Ксёндз поднял голову.
– Не состоится?
– Да, у меня такое предчувствие… Разве это невозможно?
– По воле Небес возможно всё. Но что вам даёт основание так думать?
– Просто я надеюсь на это… – княгиня опять повернулась к фреске Страшного суда, – и если вдруг так и произойдёт, прошу сделать вас всё возможное, чтобы казнь не возобновлялась… дабы вмешательство человеческое не исказило помысел Небесный!
Княгиня перекрестилась, ксёндз также сотворил крёстное знамение и вышел.
Встав на колени перед изваянием младенца Христа и Святого Христофора, Катажина кончиками пальцев коснулась установленного у подножия серебряного реликвария с частицами мощей небесного покровителя столицы Великого Княжества Литовского. Из души сами собой потекли слова Исповеди: «quia peccavi nimis cogitatione, verbo et opere: mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa…» [45].
Княгиня стояла на коленях до тех пор, пока не погасла последняя свеча, а на востоке не появился край алого солнца.
Вернувшись в свою комнату, Катажина приказала Богдане:
– Чернильницу, перья, бумагу.
– Но вы же сегодня не спали…
– Сама знаю. Ступай.
Едва горничная вышла, княгиня села за стол и принялась писать, однако её рука задрожала, она схватила лист и поднесла его к свече – огонь в одно мгновение превратил бумагу в серый пепел. Вторая попытка сочинить послание тоже не удалась – сломалось перо, и княгиня, скомкав лист, встала из-за стола и подошла к окну.
Катажина вернулась к столу и вновь принялась изливать душу на бумагу.
Что именно писала княгиня, так и осталось неизвестным – днём любопытная горничная нашла лишь несколько сломанных перьев и небольшую горстку пепла.
Глава XXIV. Помысел Небесный
В семнадцатом веке на рыночной площади Мира была воздвигнута каплица в память страшного морового поветрия 1625 года. Тогда чума вошла в каждый дом Великого Княжества Литовского – ежедневно под звон колоколов и женский плач смерть собирала свою страшную дань, и не было спасения ни в убогой холопской лачуге, ни за могучими бастионами магнатского замка. Родители боялись подойти к заболевшим детям, дети избегали умирающих родителей. Тщетно люди искали защиты под сводами церквей и костёлов, за стенами монастырей и кляштаров – смертоносное, тлетворное дыхание находило их повсюду. Разлагающиеся трупы смердили, отравляя воздух ядовитыми миазмами. Священники отказывались справлять церковную службу, а на городских кладбищах не хватало могил, да и сами города стали более похожи на кладбища: целые кварталы стояли безжизненными, а в опустевшие дома опасались заходить даже воры. В тот страшный год навсегда ушёл в небытие и второй ординат несвижский и олыкский, кастелян трокский Ян Юрий Радзивилл, чьё имя было высечено на плите чёрного гранита под четырёхконечным католическим крестом. Эта каплица возвышалась на площади ещё в начале двадцатого века, но сгинула в лихолетье Великой Отечественной войны.
Накануне дня преподобного епископа Михаила напротив каплицы плотники возвели эшафот с виселицей в виде буквы «Г», а возле самой каплицы построили небольшой помост, предназначенный для высокопоставленных особ.
Утром на площадь прибыл отряд жолнеров – выстроившись цепью, солдаты оттеснили скопившихся мещан ближе к торговым рядам. Затем прибыла конная рота гетмана Сапеги – в лучах солнца ослепительно сверкали начищенные кирасы, лёгкий ветерок развевал высокие алые султаны на шлемах. Около полусотни всадников рассредоточились цепью вдоль дороги от рыночной площади до Замковой брамы, остальные выстроились по периметру четырёхугольника вокруг каплицы, помоста и эшафота.
Спустя полчаса, беспрепятственно миновав строй гусар, к каплице подъехали три кареты. Из первой вышла Катажина Радзивилл со свитой. Вопреки обыкновению, княгиня оделась во вдовье чёрное платье с накидкой, почти полностью скрывавшей лицо. Княгиня поднялась на помост и замерла, низко опустив голову и сложив руки. Из второго возка вышли великий гетман с супругой. Казимир Павел Ян, с неизменной гетманской булавой в руках, был одет в алый камзол с белым мальтийским крестом, поверх был наброшен красный плащ, на вышитой золотом шёлковой перевязи была привешена искрящаяся драгоценными камнями сабля-корабель. В противоположность супругу, Кристина Барбара была одета скромно – в глухом сером платье с былым кружевным воротничком, без каких-либо украшений, она могла бы сойти за горожанку, нежели за жену одного из самых могущественных магнатов Республики Обеих Народов.