Последними на площадь прибыли несвижский ординат с супругой. Как и предполагала княгиня, Кароль Станислав не смог проигнорировать её требование. Лицо князя был белее снега, он явно избегал смотреть в сторону эшафота. Князь был одет в белый жупан, поверх которого был наброшен ярко-красный кунтуш, на голове была высокая шапка с алым верхом, украшенная золотой кистью. Ганна Катажина, в длинном глухом чёрном платье, напоминавшем монашеское одеяние, тенью следовала за мужем.
Потянулись долгие минуты ожидания. Наконец на звоннице Миколаевского костёла ударил колокол. Вслед за ним тревожно зазвонили колокола Троицкой церкви. Скрипя, медленно опустился подъёмный мост. Толпа качнулась вперёд, к браме, но затем сразу же отхлынула обратно.
Первым с обнажённым мечом в руке появился ротмистр, за ним шли шестеро жолнеров. Затем шествовали лица, вынесшие смертный приговор: судья Казимир Рымша, подсудок Андрей Богданович, писарь Антоний Козел-Поклевский и возный Владислав Славута. За ними следовал священник Троицкой церкви отец Василий и ксёндз костёла святого Миколая Эдвард Радзиховский. Далее шли шесть монахинь-доминиканок, державших в руке по свече, за ними – двенадцать монахов-доминиканцев.
Наконец, появилась сама осуждённая. Сотни глаз – любопытных, сочувствующих, злорадствующих, или просто равнодушных – устремились на Агнешку.
Девушка была одета в длинную, до пят, широкую белую рубаху. В ладонях она сжимали большую свечу жёлтого воска. Бледные губы осуждённой шептали молитву, невидящий взгляд был устремлён вниз – казалось, Агнешка уже отрешилась от мирской суеты, и душой была уже там, где бессильны законы земные. С помоста Агнешка виднелась белым силуэтом – казалось, от неё даже исходило сияние. «Как святая», – услышала княгиня за спиной шёпот и обернулась – Ганна Катажина перекрестилась и сложила руки, шепча молитву.
Шествие замыкали четверо монахинь-доминиканок, также державших в руке по свече. Последней ехала телега, на которой лежал грубо сколоченный гроб из сырых досок, дно которого было устлано свежими стружками.
Влажный утренний воздух разносил густые и тревожные удары колоколов, и шествие в такт с этими ударами медленно приближалось к эшафоту.
Возле высокого каменного столпа осуждённая повернулась лицом к церкви, перекрестилась, затем повернулась и перекрестилась перед костёлам, после чего поклонилась на четыре стороны и встала на колени.
Над толпой разносился высокий, срывающийся от слёз девичий голос: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие моё! Множества содеянных мною лютых помышлений окаянных, трепещу страшного дня судного, но надеюсь на милость благоутробия Твоего, яко Давид вопию Тебе: помилуй меня, Боже, по великой Твоей милости…».
По людскому морю пробежали волны – в толпе послышались выкрики, причитания, женский плач. Некоторые, по примеру осуждённой, тоже преклонили колени и истово крестились.
Вновь забили колокола, и под их монотонные удары, в сопровождении лишь священника и ката, девушка стала подниматься по неструганным доскам лестницы.
Колокол затих. судья достал приговор и объявил, что за убийство шляхтенки Барбары Сапега и мещанки Натальи Кулеши мещанка Агнешка Олейник приговаривается к повешению. Над осуждённой склонился священник Василий – он поднёс к губам девушки распятие, она поцеловала и сотворила крёстное знамение.
Вновь забил колокол. К осуждённой приблизились помощники палача – они ловко связали девушке руки за спиной, разорвали ворот и сдёрнули рубаху вниз, обнажая шею и плечи, после чего скрутили длинные русые волосы и перекинули их на левое плечо. Когда этот чудовищный туалет был закончен, помощники ката подхватили осуждённую за локти и поставили на лестницу, а палач собственноручно накинул на шею девушки верёвку.
Ганна Катажина стала бледна, как и осуждённая, и казалось, страдала не меньше соперницы. Когда колокол затих, юная княгиня, никого не стесняясь, опустилась на колени. Катажина перебирала руками привезённые из Святой Земли кипарисовые чётки. Кароль Станислав прикрыл глаза ладонью. Ксёндз Эдвард воздел руки к небесам. Отец Василий, наоборот, стоял со склонённой головой.
Палач обеими руками взял основание лестницы и посмотрел на судью. Однако пан Рымша, впившись обеими руками в деревянный жезл, пристально смотрел на княгиню, ожидая её знака. В свою очередь, Катажина не отрывала глаз от кастеляна, который лихорадочно пытался найти кого-то взглядом.
Казалось, под взглядом сотен глаз само время замедлило свой ход над эшафотом. В наступившей тишине вдруг раздался женский рыдающий плач, перешедший в тихий протяжный вой.