Уильям поморщился:
– Белые шейки красавиц – это не то, что я ищу… Скорее забытье…
– Любовь – сложное чувство, – понимающе кивнул Эгиль, – но и она проходит в конце концов, мы достаточно долго живем, чтобы залечивать самые глубокие раны. Мне ли этого не знать.
– А если это твой Инициатор?.. – Уильям сказал и сам испугался своей откровенности, но Эгиль снова понимающе кивнул ему и, протянув руку, сжал плечо. Почему-то этот простой жест стал последней каплей в чаше горечи Уильяма, и он впервые в жизни разрыдался, оплакивая свою потерю и саму жизнь.
Эгиль сидел, не пытаясь ничего говорить, не пытаясь утешить, и лишь, когда Уильям успокоился, налил ему еще один бокал, добавив туда изрядное количество рома.
– Это тоже пройдет, Уильям. Конечно, я был связан с Инициатором только кровью, между нами были отношения господина и вассала, но его смерть стала серьезным ударом для меня. Это трудно объяснить тем, у кого не было подобной потери. Пока он был жив, я мечтал о свободе, и вдруг оказалось, что ты становишься слепым котенком в мире, где ничего не знаешь, двигаешься на ощупь, не зная куда, и каждый может тебя уничтожить.
– И кажется, что изнутри выжигает солнце, – прошептал Уильям, и Эгиль кивнул. – Как вы справились?
– У меня был тот, кого я называл господином, а теперь имею честь называть другом.
У Уильяма друзей не было. Те, кого он когда-то знал в Лондоне, за прошедшие годы забыли о нем, а некоторые уже умерли. В Америке были только Эмили и ее Вечные, которых она постоянно стравливала между собой, заставляя конкурировать за крупицу любви и внимания. Последние годы у эрла он был лишь солдатом с соответствующим уставом. Познакомившись с Эгилем, Уильям понял, что скучал по простым разговорам за бокалом, по смеху и ощущению товарищества. Он это понял в тот же день, вернувшись в казарму. И сразу решил написать Эгилю, предложив повторить вечер. Тот не отказался, и через три дня они прилично надрались еще в одной забегаловке. Потом пересеклись снова. И снова.
Однажды Уильям заметил, что с некоторой неприязнью, но одновременно с любопытством ждет приезда загадочного друга Эгиля. Он понимал, что тогда они будут видеться реже, а может быть, Эгиль и вовсе уедет, и это странным образом вызывало в нем сожаление о том, что все закончится.
– Почему твой друг до сих пор не приехал? – снова спросил Уильям в одну из ночей, что они проводили с Эгилем за кровью.
– Занят. – Эгиль вытянул ноги и демонстративно отвернулся. Уильям уже думал, что разговор окончен, но Эгиль в этот вечер был более откровенным. – Он не сообщает о своих передвижениях, и иногда это злит. Под «иногда» я подразумеваю всегда.
– Он тоже вольноотпущенный?
– Он свободен. И всегда был свободен. Хотя какое-то время ему и казалось, что это не так. Может быть, и сейчас кажется.
– Как это возможно? – удивился Уильям и вдруг понял. – Он Истинный! – Эгиль кивнул, и Уильям напрягся.
Дружба между Истинными и Вечными была практически невозможной, слишком сильна была кастовость в этом мире. Истинных отделяли от Вечных сотни условностей, законов и границ. В человеческом обществе не было эквивалента таким отношениям. Даже иерархию король – аристократы – чернь было не сравнить с тем, как жестко были разделены Вечные. В конце концов, чернь не раз выступала и против аристократов, и против королей. Вот только что во Франции такое же случилось! В мире Уильяма Истинные враждовали друг с другом, убивали друг друга, женились друг на друге, а Вечные жили на коротком поводке кровных клятв.
Еще больше Уильяма потряс факт приезда Истинного в Лондон. Почему эрл Годвин ничего об этом не знал? Или знал? Обычно такие приезды сопровождаются церемониалом, необходимыми условностями, Истинных окружают каратели и гвардии, в том числе эрла. Истинные – это всегда королевская кровь, верхушки кланов. За ними присматривают, их вожделеют, их боятся. Когда один из Истинных оказывается на территории другого – это что-то из ряда выходящее.
Когда Уильям вернулся в клан, его вызвал к себе эрл Годвин. Вестфорд постучал в дверь и вошел в кабинет. Эрл Годвин продолжал что-то писать поскрипывающим пером. Наконец он откинулся на спинку кресла и взмахом руки разрешил Уильяму расслабиться. Это было что-то новое. На всякий случай Уильям остался стоять по стойке «смирно».