И никакая твоя жизнь не проносится мгновенно перед глазами, а думаешь ну да, это наш ад, там у них это пекло в жаре, они сжигали своих на кострах, а нас морозили, у нас льды, так гадко, тяжело, тяжесть тяжесть много давит теснит грудь руки-мои-руки каждую кость хрящит плюснит мясо и растягивает по иглам льда, вылущивает кости, я вращаюсь по кругу и руки огромные, растянутые резко вдаль, больные суставы, по космосу несет и этот круг во весь мир, выпяливает, тащит хрящики, какое высшее отвращение, как рвота накатывает, слабость, рабство, что вы делаете со мной, блюю льдом сру льдом, набита клетка грудная вон оно, вон оно, черный трон немыслимой высоты вознесся наверх как древо, и там наверху в глыбах темного света чья там голова с тремя глазными дырами, ужас, огромный длинный череп, мамонт, глазницы пустые косматые как гнезда, о Боже, чистая компьютерная игра, голова в тучах километр дотуда, и возникла молния, падает на меня, огромная как валится дерево, упаси Боже, молниеносная рука, узкая, суковатая, вместо пальцев три отростка, стреляет черная молния сверху в меня, и тут мне стреляет в голову, играем в компьютерную игру под названием «вечность».
Явственно о склони голову, спрячься, его рука входит в горло ищет сердце нет желудок сворачивает на сторону нет ниже выдирает кишки, перфорация, проникновение, ищет, сейчас вырвет с корнем мой бедный мое бедное а зачем оно теперь все кончено. Нет идет под кожей, гадостно трепещет, как пучок червей, шевелит своими змеями, шарит сбоку куча отростков, виляет, елозит из живота выбираясь, на бедре теперь, что с меня взять, оппа! Полезло в карман из кишок выдравшись, глупо, как глупо, лезет в карман, хоть что-нибудь. Хоть какой-то принцип найти принцип спасения
Бывает когда игра идет — о не выдирай, не выдирай из меня кишку как из этого песец потянул, опустошение, кисть руки очень далеко, километра два сквозь серый стекловидный туман, ее там надо ловить, там вытянуты жилы, хвать ее! Уже тут игла, взгромоздилась на глаз, режет ножками, убирай, убирай, ты встань подальше, ты рано — о! Как колючая проволока, ветки топорщатся в орбите ока. Но мы люди опытные, игроки целонощные, неудержимые — понять принцип! Да не тяни из меня, не тяни, нет там ничего, не проглотил кроме булки вчера с колбасой на вокзале…
Тут вдруг единым вихрем злостно свистнуло вон из души, как рвота.
Пусто стало, пусто, грохот, падаю вниз, спиной назад, уже все, не спастись, что же это, прощайте, прощайте, пора нам уходить, Анюточка, мужайся, на тебя одна одежда. Алешенька, оставляю тебя бедного маленького калеку. Бездомные, нищие.
Внезапно ослепило глаза светом, зажмурился, ничего не мешает, хлоп-хлоп сплющенными глазами, открыл осторожно, финал. Все поплыло быстро в сторону, вся эта компьютерная игра, пленка полезла пузырями, продырявилась, распалась. Открылась стена. Обыкновенная, крашеная зеленой масляной краской. Новый вариант ада. На ней было выведено скромное маленькое ругательство, ручкой. Рядом ярко-оранжевая чайка в виде двух полукружий и той же прыскалкой выведено на невысоком уровне детских глаз: «Все любят SEX». Ага, это не чайка, а сиськи. Вверху оказался потолок в ржавых разводах. По сторонам вдруг опрокинулась вниз и вознеслась вверх грязная каменная лестница. Ага. Это опять подъезд. Перед глазами незнакомая коричневая дверь с табличкой (№ 5) со звонком и фамилиями.
Запах. Запах обычный, гниловатый, с оттенком сырой известки и банной плесени. Да нормальный подъезд, вы что. Ну, смерть, ну, пекло. Идиотизм. Ад в виде бесконечного подъезда. Где подох, там будешь проводить вечность. Интересная мысль. Поиски выхода и ни одна дверь не открывается. Толпы теней бывших людей на каждой точке земли, где они погибли… Так в соседнем доме бомж рвался в квартиры ночью, трезвонил, кричал, ругался, бил копытом во все двери, выл, утром его нашли в лифте мертвого. Подъезд был залит дерьмом. Человек умирал всю ночь.
«А где М-психоз?» — подумал Номер Один. Ничего похожего тут не было.
Оставалось спускаться вниз, может быть, к котлам. В пекло. Смешно.
Он пошел по лестнице, оглядывая стены. Быстро добрался до первого этажа, до входной двери, вместо стекла забито фанеркой. Мы тут вроде уже ходили. Выход? Неужели, Бог ты мой!
Открыл скорее, отшвырнул створку. Фанера задребезжала, с визгом хлопнула сырая тяжелая дверь. Встал на пороге, на крыльце, видя перед собой двор, железную решетку ограды и кусты за ней. Голова была как бы чужая, неверная. Кружилась. Сзади кто-то юркнул, как мышь. Номер Один замедленно оглянулся, но живого никого не оказалось в поле зрения. Глаза не смотрели, вот точно что чужие глаза. Это бывает иногда, чужая голова и не свои глаза.
Номер Один как-то по-новому выскребся во двор, как-то очень ловко, как штопор! Руки шевелились, пальцы чувствовали все, любую шероховатость, гнусную мокрую фанеру, гладкие сосульки старой масляной краски на двери, брр… Ладони были в меру влажные, сухие терпеть не могу! Пальцы настороже, готовые присосаться. Щупальца.
А! И еще в нем, в мертвом, засела какая-то обморочная, голодная досада, типа злобы на эту жизнь, на этот (длинная матерная загогулина) двор. Короче, хотелось их всех (опять длинно подумал) убить. А что это за фигура там? Аа! Где мои деньги?
Как кровь залила мозг, закипела в башке, застучало сердце. Аа! Аааа! (Увидел точно). Грабители! Вон же он!
Во дворе явственно нарисовался вполне спокойно идущий вор, тот, второй, маленький, бритый налысо, в черной кожаной куртке. Он двигался от соседнего подъезда в левую сторону, не спеша, спиной к нам, оглядывая свои пальчики, ссука! Лысая мартышка в черной кожанке сама собой шла не оборачиваясь, а напрасно! Напрасно не оборачиваясь, ибо Номер Один несколькими прыжками неслышно догнал и нанес сильнейший двуручный удар сложенными кулаками (пальцы беречь!) по лысому кумполу, даже не готовясь, на раз!
Лысый быстро лягнул назад ногой, но нас не достанешь! Еще пришиб! Упал, сука. Рвануть за кожанку, лицом ко мне стоять! Стоять! (длинно сказано).
— Цоцоцо… — застрекотал лысый и заметно побледнел. Руками стал слабо отпихивать.
Правильно. Глаза выкатились, челюсть брякнула об пол. Бежать не пытался. Эх, обрезка жести нет! По горлу бы сейчас. Одной рукой за нос, другой чирк! Счиркнуть. Буду убивать тебя. Душить, сворачивать эту толстую накачанную шею. Ведь интеллекта как в клопе! Где деньги?
— То не я то не я, — заталдычил клоп.
— Тыты! — уверенно. — Руки вверх, стоять. Да! Да-авай бабки, бабкибабки даа… давай ну ты, — сказал он безо всяких предисловий, чувствуя себя в полном праве. Почему?
— Не я забил! — хрипит.
Забил? Что забил?
— Тыы-ты!
Никуда, тварь, не денешься! Голос как-то хрипло звучит, но откашливаться нельзя. Во рту как горячая картошка, мешает говорить.
Сказал, тем не менее:
— Заа… бил ме… меня уубил ме… ня, даты?
Что за текст лезет изо рта?
Лысый торчал на месте и не двигался, оцепенел. Челюсть подбери! Смотрит вылупился, фишки как у мороженого окуня. На нижних гнилых зубах прилип зеленый комок жвачки. Тошнит от тебя! Давай деньги.
Вкатил ребром ладони по морде.
Тот согнулся, поднял руки… Пальцы в крови у тебя, вор! Средний и безымянный-то слиплись. Как в дерьме.