Никак не привыкнуть. Что с языком, сводит все лицо судорогой.
Но как же мы не посмотрели номер дома! Стал из кабины свесясь спрашивать где седьмой троллейбус, испуганная бабка показала робко перстом и окстилась, перекрестилась, а сама смотрела на его средство передвижения. Поняла с кем имеет дело, повидала на веку похоронных карет. Поехал по маршруту семерки не в ту сторону до конца, мимо сверкающих магазинов, по главной улице, видать, по проспекту. Народ шастает туда-сюда, цветы, нищие, соборы, дворцы. А мы тут с трупом в скромном грязном автобусе с красным крестом на борту. Добравшись до круга, наконец вроде бы поехал в нужную сторону, вылез у знакомого магазина с двумя входами, осмотрелся, оценил обстановку. Все вспомнил. А, это дом семь. Пощупал деньги большой ком слева. Господи, что же это происходит! Надо говорить не «киосок», а «киоск», и «ездят». А не «ездиют», сельсовет. Кто я. Нужно бояться Яща! Он думает что раз у меня его ключи от квартиры, я обязательно приду порыться еще. Все, добрался, приехал, посмотрел адресок, во дворе первый подъезд, сбегал наверх, Яща еще нет, в квартире пахнет жутко. Плюс ко всему еще и в сортире все загажено и по квартире следочки. Осторожно, чтобы не вляпаться, пробрался к телефону, позвонил, набрал ноль два, завопил старческим голосом — с вами говорят соседи квартиры грабителя — глаза жильцов, так сказать… зоркие. Его кличка Лысый — звать вроде Ящик — адрес дом семь квартира пять снимает — квартира будет открыта — там наворованные вещи — приезжайте срочно — доллары спрятаны в бачке унитаза — десять тысяч — на шкафу снятые драгоценности с убитых лиц пожилого возраста старушек. «Кто говорит» — доброжелатель. Отбой. Прискачут мигом.
Действительно, откуда только он знал это, в бачке заляпанного унитаза, в плавающей пустой бутылке с навинченной крышкой, запечатанной чем-то белым, нашлось, но меньше, считать было некогда. Взял. Целуйте меня в туза. Привернул крышку бутылки и пустил ее снова туда же. Пусть пороются в дерьме. Долго мыл руки в грязной ванной.
Поднялся к якобы своей собственной квартире номер 13, напротив которой лаял тогда Сбогар (и сейчас надрывается, визжит и прыгает). Позвонил как бы к себе. Молчание, только шебуршнулось что-то и вроде вода льется. Заглянул в глазок, это я. За дверью что-то екнуло, затем треснуло, как сучок под разведчиком, опять тишина и молчание.
Спустился на второй этаж, к железной коричневой двери, где тогда висела сбоку табличка «М-психоз», но сейчас ее не было. Ножом, как всегда, свеженацарапанное ругательство.
Вышел во двор, открыл заднюю дверцу перевозки, залез, и, стараясь не смотреть на лежащую ничком Светку, ухватил подмышки, спустил на асфальт с огромным трудом и, задыхаясь, поволок покойника наверх, в тринадцатую квартиру. А куда еще? Бабка дома (какая еще бабка?).
Тащить его, ох, тяжело. У трупа на спине была рваная рана с запекшейся кровью и на груди на кармане тоже надрез. Не повезло тебе, Друг. Куда я тебя потащу, зачем? А, чтобы это, чтобы не порезали на столе в морге. А дальше? Позвонить Анюте, что ее муж лежит и сказать адрес, а что она сможет? Другой город, больной ребенок на руках, одна. Нет денег. Она сойдет с ума. Кто такая Анюта, вот вопрос. Жена этого жмура.
Скорей. Ящик почему не идет? Милиция тоже не спешит. А. Ящ боится засады и с кем-то должен договориться. Хорошо! Валите сюда все пятеро! Или у него в милиции купленные?
Если увидит меня тут в обнимку с этим, не миновать ножа под лопатку.
Вот: дико стрельнуло по спине, как острой финкой полоснуло, причем глубоко же, о.
Ну да! Вдруг вспомнил, как поспорили с Ящем, сказал ему, что должен много Чуносому после карт (кто это, но от одного имени мороз по коже и тоска, какая тоска, страх), и сказал Ящику, чтобы он уходил, ничего не получишь, и как только отвернулся, получил вот это! Нож от него в спину на пороге своей комнаты. Внезапный сильнейший удар как коленом под левую лопатку.
Как-то всплыло сразу. Да!
Еле впятился в подъезд. Машина осталась открытой. Оглянулся. В дверцу уже лез тот пацан. Везде он лезет. А, там же его мать.
Поднялись с Другом на полэтажа. Умотавшись, посадил кадавра на пол под подоконник. Тяжелым было это худое вроде бы тело. Мы знаем, как трудно нести трупы в одиночку, мы, бывшие санитары. Иногда волокли за ноги по полу. Это же не люди уже. Свяжешь проводом…
Посмотрел на него, поднял ему голову. Почему-то было ощущение, что в нем тлеет какое-то подобие жизни. Он был почти человек.
Номер Один вспомнил, как еще мальчиком не мог поверить в смерть отца и все кидался на старух, которые пришли обмывать покойника, «Я вас просто прошу, умоляю, он жив, вы видите? Уходите!» Отца принесли из тайги. Видимых повреждений не было. Но старые бабки из поселка знали свое дело. Старые бабки, дочери ссыльных мертвых. Все тут были бывшие и дети бывших.
Потащил по лестнице дальше вверх. Мимо того странного места, м-психоз. Прошла вниз старушка в полотняной кепке и брюках, отшатнулась, прижала к груди кошелку. Красные щечки, нежно-голубые глаза. Атеросклероз, стенокардия. Разумовщина вроде ее зовут. (Разумовская?).
Зорко поглядела на них двоих, произнесла что-то, спускаясь, типа «хсспспссии помилуй». Да она на разведку. Обычно Разумовщина без своего Захара не выходит. Кого тут привезли на труповозке (смотрела сверху). Граждане! Труповозка забирает, а не развозит по домам! Зачем нам это в подъезде! Сейчас потрусит в милицию жаловаться, уже два раза ее прямо из отделения отправляли в седьмой дурдом на поправку, а если еще она с этой новостью ворвется, к нам два трупа привезли, вообще Сбогар останется один.
Откуда я это знаю?
И снизу кто-то тяжелой иноходью, хромой кто-то, топ-бух. Топ-бух. Знакомо, однако.
На следующем пролете мы уже выдохлись и доволоклись до лестничного окна еле-еле.
Курить охота.
Зачем мы сюда идем? Эта квартира номер тринадцать — легальное место жизни меня, Валеры.
Докултыкался до нас и некоторый хромец, заместо головы два ящика, лица не видать, башка на сторону, кепка, картонных коробки с бананами одна на другой. Ого. Из труповозки товар. О, да там сейчас целый муравейник небось. Пацан раздает (продает?). Ладно, потом.
— Папиросы есть, дядь Вань?
— Откуда, — просипел дядь Вань из-за коробок. Добрался до подоконника, аккуратно поставил свою ношу. Вздохнул, посмотрел косо. Сильно дрожали у него руки. Отвернулся, невнятно бормоча какие-то сложные матерные контаминации.
— По-поможешь, дядь Вань? — спросил Номер Один.
Пауза.
— А ты кто таков? — глядя в сторону, вопросил дядь Вань.
— Ну кто-кто. Ваа… валера!
— Таких тут нету, — странно возразил дядь Вань.
— Не узнал, что ли, че не уузнаешь сво… своих, — грубо сказал Номер Один, употребив обычную длинную формулировку. — Напомню!
С ними так и надо разговаривать.
— А, ты вайея! — задыхаясь, отвечал старый хрен. Хм. — А ты как помог мне? Раз ты ваея, то ты мне доужон, — продолжал свои загадочные речи дядь Вань. — У, ваея. Язбий мне (дальше следовало какое-то уже совсем непонятное слово). Язбий мне на хей акваюм. Заяза на хей.
Так. Все понятно.
— Бананы из машины, — Номер Один кивнул на ящики, — зачем попятил?
— Почему из машины? — ловко возразил дядь Вань.
— Я же привез.
Дядь Вань испуганно приободрился и вскричал, все так же глядя в окно:
— Э! А знаешь, скоко он стоий, акваюм?
С огромным душевным протестом Номер Один почему-то порылся в кармане и протянул дядь Ване большую бумажку. Дядь Вань, не поднимая головы, рассмотрел деньгу, принял озадаченный вид и стал со скрежетом что-то соображать. Возможно, он заподозрил, что сошел с ума. Затем дядь Вань спрятал глазки, кивнул в сторону сидящего у стены Друга и спросил: