— Кельвин! Пожалуйста! — воскликнула в ужасе Берилл. — Мальчик слепой!
— И он заслуживает того, чтобы его не оценивали с оглядкой на это, — твердо ответил Кельвин. — Мы оцениваем его певческий талант, и только его. Тот факт, что он преодолел огромные препятствия, чтобы вообще петь, совершенно не важен. Я вижу в Грэме певца, а не слепого певца, и, если бы он пришел к нам сегодня как певец соло, с моей точки зрения, он бы мигом прошел в следующий тур с серьезной заявкой на победу. Но он пришел не как певец соло. Не так ли, Миллисент?
Камеры, словно ружья расстрельной команды, нацелились на дрожащую девушку.
— Нет, — продолжил Кельвин, — он пришел с тобой.
Миллисент онемела от ужаса, ее рот открылся, нижняя челюсть почти касалась ключиц. Но слов не было. Язык лежал неподвижно, словно большая мертвая рыба, и его кончик касался нижних зубов. Было похоже, что она уже никогда не сможет заговорить.
Грэм постарался изо всех сил:
— Мы пришли вместе, Кельвин. Мы — Грэм и Миллисент.
— И я боюсь, что вы вместе отсюда и уйдете, — сказал Кельвин.
— Нет! — воскликнула Берилл.
— Кельвин, мальчик мог бы продать много записей, — добавил Родни.
— Со старушкой Милли на шее? — спросил Кельвин.
— Нет, конечно нет, — согласился Родни, осознавая свою обязанность судьи. — Она просто пассажир.
— Пассажир! Это все равно что Рой Орбисон взял бы себе в пару кассиршу из «Теско»!
— Вот только я уверена, что некоторые кассирши умеют петь, — добавила Берилл.
Они говорили так, словно ни Грэма, ни Миллисент в зале не было.
— Каково тебе, Миллисент, — спросила Берилл, — быть гирей на ногах Грэма?
Краски, которые еще оставались на бледном лице Миллисент, теперь исчезли совершенно. Даже язык превратился из розового в серый. Двое юных друзей стояли неподвижно, бессильные перед наступлением. Костяшки их сплетенных пальцев побелели от напряжения и дрожали.
— Ладно, вот как обстоят дела, — сказал Кельвин, снова превратившись в хладнокровного профессионала. — Мы попросили тебя стать лучше, Миллисент, и пока что ты позорно провалилась.
— Мы сказали идти и расти, а не идти и съеживаться, — добавил Родни, явно восхищаясь своей репликой.
— Однако, Миллисент, если мы отправим тебя домой, на что у нас есть полное право, то потеряем Грэма. А этого я допустить не могу.
— Мы не можем потерять Грэма! — воскликнула Берилл. — Он душка!
— Так что, по-моему, нужно дать тебе еще один шанс. Один-единственный шанс. Иди, Миллисент, и работай. Работай, учись, учись, работай и расти. Что ты будешь делать, Миллисент? Ты попытаешься подняться выше, чтобы оправдать трогательную веру этого слепого парня?
Но серо-розовая кефаль, которая лежала в наполненной слюной нижней челюсти Миллисент, по-прежнему не шевелилась. Слов не было. Даже намека на слова. Только слезы, внезапные и обильные, но молчаливые слезы.
— Миллисент! — ахнула Берилл. — Тебе дали еще один шанс! Тебе дали еще один шанс, хотя ты должна была отправиться домой. Черт возьми, здесь не о чем плакать! Во время своей благотворительной работы я видела детей, которым нечего есть. Вот о чем стоит плакать! Ты должна плакать радостными слезами. А теперь иди работай, учись, соберись в кучу и поднимись выше!
Пробегая через холл в слезах, Миллисент врезалась в принца Уэльского, который был глубоко погружен в беседу с матерью ребенка. Челси незаметно записывала разговор.
— Смотри, блядь, куда идешь! — крикнула Челси, когда Миллисент выбежала из комнаты.
— Да вы что! — воскликнул принц. — Пожалуйста, ну что вы. Здесь маленький ребенок. Такие слова отлично подходят для стадиона регби или курилки, но среди детей им нет места.
— Простите, — сказала Челси.
— Я серьезно. Как можно ожидать от детей приемлемых стандартов цивилизованного поведения, если мы, взрослые, не можем установить эти стандарты?
— Да. Вы правы. Мне очень жаль.
— Я знаю, что я твержу об этом постоянно, и сомневаюсь, что кто-нибудь слушает. Но действительно, все начинается с обычного сквернословия и заканчивается крэком.
— Да. Вы правы. Мне ужасно жаль, сэр, — повторила Челси.
— Хорошо. Не будем больше об этом, ладно? — И принц снова повернулся к молодой матери. — Извините, что нас прервали, — сказал он. — Вы рассказывали мне о своем сынишке?
— Я рассказывала о своем маленьком Сэме, про то, что он ждет операции.
Камеры работали, и в кадр вернулась Кили.
— Простите, сэр, — сказала она, — вы нужны нам для прослушивания.
— О, какая досада, — ответил принц, после чего снова повернулся к молодой матери: — Послушайте, мне нужно идти, чтоб оттянуться по полной программе, как говорят мои мальчики, но я попрошу кого-нибудь выяснить, куда вам следует обратиться за помощью. Скорее всего, в какой-нибудь ужасный комитет или к графоману из Государственной службы здравоохранения. Лично я считаю, что им стоит прекратить пересчитывать чайные ложки и начать нанимать больше медсестер. Но это всего лишь мое мнение, и я не думаю, что какой-нибудь политик прислушается к старому чудаку. Однако я, невзирая ни на что, буду твердить об этом, это единственное, что мне остается. Кому захочется быть принцем, а? А пока что я обязательно попытаюсь найти кого-нибудь, к кому обратиться по поводу малыша Сэмюеля.