Родни с радостью разместил бы свою группу у себя дома, но это не решало проблему Трента, потому что, увы, домом Родни являлась всего лишь ничем не примечательная квартира в Баттерси. Кили изо всех сил нахваливала его дом в своих сюжетах.
— А группа, которую будет обучать Родни, — в восторге кричала она, — сейчас отправится в его роскошный пентхаус в старом добром Лондоне с видом на романтичную Темзу!
Но, что бы она ни говорила, домом Родни не был ни голливудский особняк, ни ранчо в Марокко. Он был всего лишь квартирой в Баттерси.
На этой стадии конкурса самым сложным моментом для технологического отдела всегда были вопросы переезда и размещения. Отобранных конкурсантов следовало отвезти в один из домов, расселить поблизости в самом дешевом мотеле и снять на фоне различных достопримечательностей, чтобы доказать, что они туда прибыли («Я не могу в это поверить, я из Лидса, а стою на Сансет-бульваре!»), а потом как они бродят по роскошной территории вокруг домов Кельвина и Берилл, но не по квартире Родни («Я всегда верила в свою мечту, но после того, как я все это увидела, мне захотелось мечтать еще сильнее»).
Затем шли сами «прослушивания», что означало съемки двенадцати разных номеров в каждом из трех различных и проблематичных мест, где специалистам приходилось снимать обувь и применять «правило кляпа», прежде чем спросить разрешения поискать розетку. После чего все ехали обратно домой. Возвращения осложнялись к тому же необходимостью снимать отсеянных конкурсантов, которые с заплаканными лицами смотрят из окна самолета и размышляют о том, как сообщить своим погрязшим в нищете семьям, что им не видать мучительно вымечтанных славы и состояния.
Многочисленные издевательства, через которые Кельвин провел Грэма и Миллисент, наконец закончились у бассейна Кельвина. Они только что спели «Don't Go Breaking My Heart», старый хит Элтона Джона и Кики Ди. Как и раньше, Миллисент успешно выводила мелодию, а Грэм придерживался рок-приемов и сипел, чтобы скрыть свои недостатки. Как и раньше, Кельвин сделал черное белым без малейшего стыда.
— Миллисент, — сказал он, — то, как ты спела эту песню, разбило мое сердце.
Эта фраза висела в воздухе достаточно долго, и у Миллисент снова отвалилась челюсть, показав ее толстый, бледный, уже знакомый всем язык.
— Боюсь, игра окончена. Грэм больше не может тащить тебя, я больше не могу тащить тебя. Я дал тебе отличную возможность работать, учиться и расти…
— Но я работала, — выдавила Миллисент, на секунду обретая голос.
— Но ты не научилась и не выросла.
— Люди говорят, что я хорошо пою!
— Какие люди, Миллисент? Которые выпускают записи? Которые делают поп-шоу? Я так не думаю, дорогая. Правда в том, что ты ужасно поешь, и ты совершенно не должна была дойти до такой высокой ступени в таком серьезном шоу. Мы все знаем, почему ты здесь. Ты здесь благодаря своему партнеру, святому и безгранично терпеливому Грэму. Мы хотели оставить его, поэтому оставили и тебя, но дальше это продолжаться не может. Повторяю, это серьезное шоу… Я очень серьезно отношусь к музыке. Музыка — это самое важное. Мне безразличны личности и пустые надежды и мечты людей. Меня интересует пение, не больше и не меньше, а ты, дорогая, не умеешь петь. Прости, но это факт. И поэтому я отправляю вас обоих домой. Грэм, Миллисент. До свидания.
Миллисент взяла Грэма за руку, и они вместе вышли, чтобы дать свое слезливое интервью после отсева.
Тем временем Кельвин велел Тренту снять, как он ходит у бассейна, раздираемый противоречиями и вконец запутавшийся.
— Раздираемый противоречиями и запутавшийся, босс? — повторил Трент.
— Да. Установи камеру с другой стороны бассейна, убери всех из кадра и сделай мой крупный план — меня раздирают противоречия, я запутался и растерялся под неподъемной ношей будущего поп-культуры.
— Понял, босс, — сказал Трент. — Это отлично.
Камеру установили, и Кельвин (который взъерошил себе волосы в приступе мучительных раздумий) бродил по кадру, одинокий и романтический. Он вскидывал руки к небесам, словно призывая Господа подать ему знак, он сидел на лежаке, сжав голову руками, словно глубоко уйдя в мучительные раздумья. Он взял телефон и, даже не потрудившись набрать номер, разыграл душераздирающую беседу с таинственным советчиком.
— Я просто не знаю, — сказал он в молчащий телефон. — Я не могу отпустить мальчика, он слишком хорош! Но мы не можем дать ей еще один шанс. Девочка просто не сможет сыграть вживую… Она сама свила себе веревку… Думаю, у меня нет выбора.