Это просто какая-то дикость. Но, видя, что всеми остальными это не ощущается, как что-то действительное сверхъестественное и необычное, я молчу, не решаясь озвучить свои мысли, до тех пор, пока сам вошедший Трэвис не подаёт голос.
— Догадываюсь, о чём ты думаешь.
— Мы на «ты» не переходили.
— Да я вообще не думал тебя увидеть. Мне казалось, что вы в ссоре, голубки. Но тебе не нужно бояться, крошка.
— Я же уже сказала…
— Ладно-ладно, я понял. В общем, я знаю, что это выглядит странно, и знаю, что вы тоже это знаете. Да и не только вы одна.
— Что ж, отлично, а то мне уже начало казаться, что я слегка сошла с ума.
— Ты не сошла с ума, — качает головой Джейден. Кажется, он порывается меня обнять и прижать к своей груди в защищающем жесте, пока я несколько дрожу от, вероятно, очевидного ему страха, но не предпринимает ни единой соответствующей попытки, стараясь принести спокойствие исключительно через свой голос. — Если кто здесь и сошёл с ума, то только я, но у нас… у нас вроде как временное перемирие. На несколько часов, ведь так, Трэвис?
— Да. Именно, — соглашается тот, и по идее это неожиданное воссоединение вовсе не чужих друг другу людей должно одинаково радовать и меня, и их самих. Но атмосфера вокруг самая что ни на есть тягостная, напряжённая и невероятно далёкая от проявления любых подобных эмоций, а объяснение этому кроется не только в факте очередной годовщины общей утраты. Даже без откровенного разговора по душам с одной из сторон давнего конфликта мне очевидно, что никто из его участников не лжёт.
Это, и правда, лишь на некоторое, не отличающееся особой продолжительностью время, которое истечёт не просто к завтрашнему утру в связи с наступлением рассвета, а уже сегодня. Это в равной степени чётко отображается в глазах обоих.
Глава десятая
Я смотрю на камень перед собой, кажется, целую вечность. Он холодный, тёмный и частично покрыт тонким слоем снега, которого недостаточно, чтобы скрыть оттенок мрамора. Он был бы обычным куском этого материала, использующегося где-нибудь в отделке помещений или уличных территорий, подлежащих благоустройству, если бы не имена, фамилии и даты. Имена моих родителей и дни их рождения и смерти соответственно не дают относиться к вертикальному прямоугольнику как-то иначе, чем как к надгробию и символу вечной памяти и скорби. Вот что я ощущаю каждый раз, когда прихожу сюда. Всё то же год за годом. Печаль, тоску и горечь утраты, которые ничем и никогда не удастся навсегда искоренить. Хотя я не хочу испытывать всё это и периодически обещаю себе, что однажды, придя на кладбище снова, больше не почувствую этих эмоций и окажусь свободным от любых их проявлений, глубоко в душе я знаю, что этого не произойдёт даже спустя несколько десятков лет. Меня не любили или просто не представляли, как это показать конкретно мне, но люди, погребённые под землёй у моих ног, были моими родителями, и их уже не заменить. Не похоже, что у меня вдруг появятся другие мама с папой, ведь это по определению невозможно. Сколько бы я не твердил про себя, что не скучаю по ним, какая-то часть меня, пожалуй, всегда будет желать увидеть их воочию снова, даже если причины толком и не ясны. И когда я опускаю вниз пышный букет из двадцати белых роз, то ощущаю, что мои глаза ощутимо слезятся. Это вполне может быть из-за ветра и ухудшения погоды в сторону понижения температуры и угрозы первого серьёзного снегопада, но я почти уверен, что дело в подкравшейся траурной дате.