Участие в раскопках дало Пьетро не только практический опыт, но и иной подход к исследованию. Он видел, сколько вреда нанесла науке поспешность первых археологов. С тех пор каждый сезон, с мая по октябрь, он участвовал в каких-нибудь изыскательских экспедициях. Летом 1927 года умер дядя, и соседи рекомендовали Пьетро обратиться по делам наследства к Умберто Кальцони, знающему и честному нотариусу. Оказалось, что летом Кальцони принимает лишь раз в неделю. Все остальное время он посвящал раскопкам. Археология была его хобби, его страстью, его увлечением. Возможно, имя Кальцони не вошло в историю, как имя другого археолога-самоучки, открывшего древнюю Трою, но ему принадлежит одно из важнейших археологических открытий двадцатого века на территории Италии. В 1927-28 годах в Четоне, недалеко от Кьюзи, им были обнаружены поселения, относящиеся к Бронзовому веку. Когда Пьетро разыскал его по делам наследства, Кальцони как раз собирался приступить к раскопкам и набирал команду.
После нескольких сезонов раскопок в разных частях Тосканы, в Лации и Умбрии, Пьетро чувствовал себя достаточно опытным археологом, и готов был начать самостоятельные изыскания. Про юношескую теорию о родстве праславян и этрусков он вспоминал с усмешкой и ностальгией. К тому же и без всяких теорий его вторая родина перестала быть ему чужой. Он жил здесь уже почти 12 лет, и постепенно обрастая воспоминаниями, связанными с этим местом, а не с далеким Петербургом, обзаводясь новыми привычками, перенимая традиции и обычаи местных жителей, Пьетро незаметно для себя стал тосканцем. На него уже не поглядывали косо на рынке или воскресной службе, с ним здоровались старожилы, кивая головой или подняв в знак приветствия руку, если видели его издали.
Южная часть Этрурии была изучена куда лучше, поэтому для своих личных изысканий он выбрал Вольтерру. До него здесь тоже уже потрудились как ученые: священник Марио Гуарначчи, чья коллекция послужила основой этрусскому музею Вольтерры, так и многочисленные менее именитые археологи-любители, желавшие пополнить свои частные собрания, или работавшие — гласно ли негласно — на какой-либо крупный музей. Впрочем, гораздо больше было просто мародеров-кладоискателей, в том числе и случайных, из числа местных крестьян. Они часто находили здесь глиняные черепки, бронзовые пластины, монеты, украшения, урны и прочую утварь. Некоторыми из них — например, знаменитой статуэткой «Вечерняя тень», долгие годы пользовались в хозяйстве в качестве кочерги.
Внимательно присматриваясь, как учил его Кальцони, к заброшенным мраморным карьерам, к курганам, поросшим миртом и можжевельником, Пьетро прошел за одно только лето многие сотни километров пыльных проселочных дорог. Иногда его сопровождал старый Лелли, открывший немало этрусских склепов. Все наблюдения Пьетро заносил в дневник. Однажды, выйдя из Вольтерры, он свернул на проселочную дорогу в сторону Мармини. Придорожные столбы и аллея из кипарисов наводили на мысль о частной собственности, но ни ворот, ни какой-либо надписи, запрещающей вход на территорию частного владения, не было, поэтому Пьетро пошел по аллее. Дорога не заканчивалась у парадного входа виллы, как того ожидал Пьетро, а, освободившись от кипарисов, ныряла под обветшавшую арку и выводила во двор. Слева внушительная вилла с фамильным гербом на фасаде доживала свой век, превращаясь в руины, справа угадывался сад, хотя теперь он зарос и было непонятно, является ли рукотворным или натуральным небольшой холм за шпалерой из одичавших роз, прямо по центру виллы. Несмотря на густые заросли мирта, каменного дуба, можжевельника и ежевики, Пьетро удалось разглядеть небольшое, 80 на 80, отверстие в основании холма. Облазив и осмотрев (насколько это позволяли заросли у подножия) холм со всех сторон, Пьетро установил, что на самом холме нет никакой растительности, за исключением сухой травы. Это навело его на мысль о подземных захоронениях.