Что-то неуловимо знакомое тонкой шёлковой нитью скользило в дырявом полотнище всех недавних событий, связывая их воедино. Что-то в моей собственной памяти объединяло этот длинный коридор без окон, черноволосую девушку в порванном платье, цепочку кровавых следов, ведущую из душевой, и неприятную красную лампочку. Что-то, что я слышал или видел уже очень давно…
Дззынь! – в мой висок вновь наглым жестоким шурупом ввинтилась требовательная телефонная трель. Я встрепенулся, оторвав взгляд от медной пряжки на туфле, и поглядел вдоль холла на эти холерные салатовенькие двери. Телефон звонил именно там. Выдав десять гудков, он на секунду смолк, а потом разразился целой серией неистового дребезга и лязга, напомнив мне сбор грязных вилок и ложек в столовке. На двадцатой секунде этой какофонии трубку сняли.
-Вахта, слушаю, – совсем рядом, буквально метрах в двадцати, произнёс бесцветный мужской голос. В нём не слышалось никаких чувств – голос был стерильным, продезинфицированным и запаянным под вакуумом: ни одной завалящей молекулы человечности. Я замер с вытянутой вперёд шеей и вытаращенными глазами, словно кукушка в заклинивших ходиках, жадно ловя каждый звук, долетавший из-за опасной двери.
-Я в курсе произошедшего, – продолжал меж тем вахтенный. – Пока что обнаружить её не удалось, но это вопрос времени. Эта дрянь напугана и сильно ранена, далеко ей от нас не уйти. Следы указывают на то, что она зачем-то вернулась в наш корпус, и до следующего вечера ей оттуда теперь не выбраться. Мы закончим начатое, ни о чём не беспокойтесь. Я лично всё проконтролирую. Вы можете на меня положиться.
Громко клацнули рычажки отбоя, повисла звенящая тишина. Одуревая от любопытства и собственной смелости, я прихватил из духовки массивную железную сковородку и с ней наперевес подкрался поближе к двери. Как-то сразу я решил, что вахтенный докладывал своему начальству о той черноволосой девушке, что металась вчера возле лифта. Её порванное и перепачканное кровью платье и панический ужас на лице свидетельствовали о серьёзной угрозе её жизни, а слова вахтенного лишь подтвердили мои догадки. Однако в другом корпусе этого общежития творятся странные и тёмные дела…
-Э, а что это вы тут делаете?!
От прозвучавшего за моей спиной голоса я нервно подпрыгнул на месте, едва не уронив и простынку, и сковородку себе на ноги, и круто развернулся к лестнице. Пролетом выше на ступеньке стоял растрепанный мальчишка, уплетавший бутерброд с колбасой и выжидательно на меня глядевший.
-Во-первых, доброе утро! – прорезался у меня голос спустя полминуты увлеченного взаимного разглядывания. – А во-вторых, я хотел погреть себе чай.
-На сковородке?! – искренне изумился мальчишка, едва не выронив из разинутого рта кусок колбасы. Я слегка смутился, но с толку сбить себя не дал:
-И пожарить яичницу. А там яиц не оказалось. Безобразие какое-то.
-Не безобразие, а проза жизни. До девятого этажа яиц вообще ни у кого нет, а у кого на десятом есть, те скрывают, – мальчишка несколько раз энергично кивнул, продолжая жевать. Чем-то он мне напомнил самого себя – высокий, худющий, со скуластым лицом, чёрными встрёпанными волосами и длинным носом. Сао Седар лет двадцать назад.
-Если хотите чаю попить, пошлите со мной на первый, там уже тепло – бойлерную открыли, – предложил мальчишка приветливо, склоняя голову к плечу. У него были удивительные, яркие золотисто-карие глаза, резко выделявшиеся на смуглом лице. – И вообще, я бы на вашем месте держался подальше от этой кухни. Её при расколе от второго подъезда отрезали. И одну тётку с седьмого этажа на ней током убило. Взялась мокрыми руками за ковшик на плите, и привет. Вообще не знаю, зачем она нам здесь нужна, до ближайшей комнаты, как пешком до Антинеля!
Я ещё разок вздрогнул и согласился, что да, ещё пять минут без горячего чая, и мой побледневший труп можно паковать в чёрный пластиковый мешок и тащить на городскую свалку, воронам на завтрак… Мальчишка расхохотался, закинув голову, махнул рукой и первым пошёл вниз. Шлёпая задниками расстёгнутых туфлей, я преодолел два пролёта и вслед за своим провожатым зарулил в… (вот чёрт!) столовую, где уже зевала за кассой дородная тётенька в наколке. Из-под наколки штопором торчали завитые на перманент и сожжённые перекисью блондинистые локоны.
-Здрась, тёть Роза, – жизнерадостно изрёк мальчишка, подлетая к кассе и расцветая белозубой улыбкой. – Дайте пожалста два чая и шесть пирожков с яблоком!
-Нету с яблоком. Осталось мясо и ещё булочки с маком, – информировала буфетчица, зачёрпывая из алюминиевого бака дымящийся чифирь половником и разливая его в два гранёных стакана.
-Тогда четыре мяса и две булочки, – решил мальчишка и нетерпеливо оглянулся на меня, словно ожидая, что я сейчас достану из простынки бумажник и за всё расплачусь. Не дождавшись, он со вздохом выгреб из кармана белых джинсов пригоршню мелочи и высыпал её в стоявшее у кассы фарфоровое блюдечко.
-Кушай, кушай, отъедайся, – добродушно напутствовала его Роза, добыла из-под прилавка зеркальце и принялась сосредоточенно красить рот. Меня, в моей розовой простынке и туфлях с ящерками, она просто не замечала.
-Тёть Роза просто очень тактичная, – прочитав мои мысли, сказал мальчишка, раскладывая еду на столике. – Налетайте, пока горячее.
Два раза меня просить не требовалось! Прихлебывая невероятно крепкий и сладкий чай, я смотрел, как за окном с белым тюлем медленно выцветает ночь и поднимается густой стылый туман. Тепло докатилось даже до кончиков озябших пальцев, и ранка, наконец, перестала надоедливо болеть. Холод, поселившийся в моей душе с того момента, как я очутился в Никеле, всё-таки с видимой неохотой отступил и затаился где-то за углом.
Вздохнув в стакан, я поудобнее устроился на своём стуле и посмотрел на мальчишку. Тот рубал уже третий пирожок, да так быстро, что у него от усердия шевелились уши.
-Как тебя звать-то? – осведомился я и взял себе булочку с маком.
-Майло, – с набитым ртом отозвался мальчишка, ни на секунду не прекращая жевать.
-Можно Смайлик, здесь все так зовут.
-О! – я взволнованно взмахнул плюшкой и облокотился на столик, придвинувшись к Майло поближе. – А я – Сао Седар, по роду занятий – беспризорный физик-нулевик, временно проживающий в комнате 238…
-У! – в тон мне отозвался Майло, запихивая в рот четвёртый пирожок. – Тин-Тин уже курит благовония? Она какого-нибудь нулевика ждала, как еврейский народ пророка Моисея. А тут целый Сао Седар…
-Ну, пока ещё целый, – немного нервно усмехнулся я, вертя в руках стакан, – и очень желающий продолжать сохранять эту целостность и впредь…
-Пока я здесь живу, вам ничего не грозит, Сао, не беспокойтесь, – серьёзно сказал Майло, посмотрев мне в глаза. – Что вас такое тревожит?
-Фсё, – мрачно дал я подробный и развёрнутый ответ. – Но сейчас я бы хотел прояснить для себя хотя б одну непонятку… Скажи мне ради всех славных деяний Святого Са, почему за дверьми, где до семи утра совсем нет ламп, лампочка всё-таки была, причём красная?
-А, это переноска, единственная обычная, не галогеновая лампа, которой обитатели второго подъезда не боятся. Потому что на ней, как говорят, не красная краска, а кровь их коменданта, – Майло торопливо схватил булочку с маком и переложил её на свой край стола. Я пил чай и ждал продолжения банкета. – Её наверняка кто-то из людей коменданта прикрутил, они без переноски не любят так близко к дверям подходить. Мало ли что? Ведь у нас нет лёгкого света, лифта и магистрального отопления. Газ ещё лет восемь назад мать Анияки обрезала, в войну. Мы сейчас на баллонном готовим. И к нам из второго подъезда никто не суётся с тех пор. Я одну их женщину видел, она нечаянно сюда приблудилась и задыхалась на лестнице, они ведь все без своего озона задыхаются, а некоторые даже и умирают…