-Фигушки, – отозвался на это вероломный Моллар, очень предусмотрительно не высовываясь из-за косяка, – я ещё жить хочу! Причём со всеми своими конечностями…
В довершение всех ужастей галогеновые лампы на потолке начали взрываться одна за другой, осыпая меня мелким и оччччень горячим стеклянным крошевом. Натянув на голову пиджак и согнувшись, как солдат под обстрелом, я бросился прочь из душевой, оскальзываясь на полу и призывая на помощь всех богов, которые мне в тот момент пришли на ум.
Дверь за моей спиной сама по себе захлопнулась с грохотом пушечного выстрела, и – я бы сам не поверил, если бы мне рассказали! – закрылась изнутри на шпингалет! Я по инерции долетел до Молларовой табуретки и рухнул на неё в полуобморочном состоянии. Шарль всё ещё сидел на полу со слегка остекленелым взглядом; из дверей комнат начали высовываться напуганные шумом обитатели общаги и задавать нам массу нетактичных вопросов.
-Водка есть? – быстро пересёк я общий гомон, отклеивая от ног мокрые брючины.
-Щас! – рядом возникла моя хорошая знакомая, Барклина секретарша Тиа Дейла Манзана, и сунула мне в руку откупоренную бутылку мартини. Моллар при виде знакомой емкости начал подавать первичные признаки жизни и даже зашевелился.
-Немедленно рассказывай! – велела Дейла. Сделав пару глотков прямо из горлышка и слегка отдышавшись, я рассказал. Народ внимал мне, словно мессии. Моллар с пола подтверждал мои слова тихим поскуливанием и постоянно кивал, словно собачка из авто.
-Надо взломать дверь, – загорелась жаждой действия Дейла, обводя соседей по общаге взглядом вождя мирового пролетариата.
- А как же мы тогда мыться будем – без двери? – пискнула какая-то белобрысенькая девушка, похожая на лабораторную мышку.
-Боюсь, душа моя, что там мы мыться не сможем вообще, – увесисто ответила на это Дейла, деловито отнимая у Моллара наполовину пустую бутылку мартини и завинчивая её пробкой.
Моллар обижено икнул, но протестовать не посмел.
Народ какое-то время напряжённо обдумывал Дейлино предложение, молча таращась на дверь в душевую. За дверью царила тишина – из разряда тех, от которых непроизвольно сводит скулы, подмышками бегают мурашки, а затылком ощущаешь чужой взгляд.
Я на всякий случай поплотнее прижался спиной к стене цвета хурмы и покосился на Шарля. У того на лице отражалась титаническая работа мысли.
-Нельзя так! – неожиданно заявил Моллар и, опираясь на руки сочувствующих девушек, поднялся на ноги. Поправив криво сидевшие на вздёрнутом носу очки, он продолжил:
-Нельзя сразу действовать силой и агрессией. Сначала всегда нужно проявлять дружелюбие и демонстрировать склонность к продуктивным переговорам.
-Ха-ха, – чётко и внятно изрекла Дейла, скрестив на груди руки и сложив узкие алые губы в некий презрительный бантик.
-Ты предлагаешь вежливо постучаться и попросить открыть? – ехидно осведомился я и изобразил церемонный поклон, не вставая с табуретки. – Надеешься, что с тобой продуктивно поговорит кафель на стенах?..
Шок от произошедшего у меня уже прошёл, и, в отличие от заметно повеселевшего после мартини Шарля, я мог рассуждать трезво. Вот я и рассуждал:
1. Текло что-то чёрное. Жидкое. Очень может быть, что просто вода. Если кто не знает, то в девятом корпусе чёрная вода – это ещё нормально. Иногда и серо-буро-малиновая идёт.
2. Душ на меня вовсе не накидывался, просто я сорвал кран, и под напором шланг извивался, как живой. А сейчас вода не течёт, потому что диспетчер её перекрыл. Наверняка ему уже оборвали телефон народы с восьмого этажа, у которых начался дождик с потолка.
3. Лампы повзрывались, потому что где-то из-за фонтанирующей воды замкнуло проводку.
4. Дверь захлопнуло сквозняком.
Придя к таким выводам, я поудобнее устроился на табуретке и, совершенно успокоившись, принялся снисходительно наблюдать за Молларом. А тот, шикнув на народ, решительно подошёл к двери, поднял руку и замер, склонив набок голову.
В повисшей тишине был слышен вой пурги за окнами и добродушное побулькивание чьей-то кастрюльки на кухне. Шарль сглотнул, побледнел, но всё-таки постучал и тихо проблеял:
-Извините… а можно зайти? Поймите, людям же нужно где-то мыться.
Глухо лязгнула шпингалета. Судя по плеснувшейся в глазах панике, Шарль от этого звука мгновенно протрезвел и жутко пожалел о собственной храбрости. Обитатели общаги в гробовом молчании дружно сделали шаг назад. Дверь со скрипом приоткрылась…
Над коридором взлетело дружное «Ах!». В тёмной душевой, залитой водой и усыпанной битым стеклом галогеновых ламп, стояло большое оцинкованное корыто, налитое до краёв. В корыте плавал маленький жёлтый резиновый утёнок с красным клювом и хохолком на голове. Каких-то иных изменений в интерьере душевой не наблюдалось.
-Ну, вы тут подметите, – прорезался голос у Моллара, – и мойтесь на здоровье. А я пошёл, пошёл-ка я отсюда, пошёл-ка я домой…
-Истина где-то рядом, – Дейла спрятала руки за спину и обличительно уставилась на утёнка прокурорским взглядом. Утёнок со счастливой улыбкой безмятежно дрейфовал в корыте.
-Говоришь, Седар, в этой петрушке присутствует цикличность?
-Это не я говорю, а Моллар, – несколько контуженно отозвался я, поскольку появление корыта с утёнком в пустой душевой никак объяснить не мог. Волны соединяют грани, меняют ткань реальности, создают переходы из мира в мир. Но никак не создают и не переносят материальные объекты! Волны не могут напрямую влиять на материю. А вот, скажем, нуль-поле, если вспомнить некоторый мой жизненный опыт, связанный как раз с переносом материи…
Я притих на табуретке. Это не укрылось от бдительной Дейлы.
-Пойдём-ка покурим-ка, Сао, – цепкой крысиной лапкой Барклина секретарша схватила меня под локоть и практически выволокла на лестничную площадку. Здесь было холодно и светили голубые лампы; несколькими этажами ниже, в черноте пролётов, что-то негромко гудело.
Дверь соседнего крыла поскрипывала на сквозняке. Я отсутствующе смотрел, как Дейла распечатывает пачку «Vogue». В голубом холодном свете её кожа казалась мертвенно-белой, домашняя красная маечка приобрела неприятный бурый оттенок, словно засохшая кровь, в складках юбки прятались тени. Не люблю я галогеновые лампы. Не люблю.
-Что-то Шарль не идёт, он вроде домой собирался, – заметил я, чтобы стряхнуть наваждение.
-Наверное, уже очухался и теперь впаривает моим соседям новые небьющиеся лампочки или супер-веник для выметания осколков, – Дейла усмехнулась и выпустила из узких губ изящное колечко дыма. У меня так никогда не получалось. – Я так понимаю, завтра вся эта красота переберётся в гости к нашим волновикам в десятый корпус?
-Правильно понимаешь, – я облокотился на широкие деревянные перила и устало прикрыл глаза.
-Мне кажется, все эти события так и останутся неразгаданными. Слишком уж поздно мы спохватились. И слишком уж непонятные они, просто пьеса абсурда какая-то.
-Истина где-то рядом, – повторила Дейла, щелчком ногтя стряхивая пепел в лестничный пролёт («Вот повезло кому-то, если он в этот момент там шёл!» – подумал я).
-А утёнок славный. У меня в детстве был такой. А у тебя, Седар?
Я покачал головой. Я редко вспоминал о своём детстве в беззаботном лете золотого Ассама. Все те солнечные дни, все мои улыбки, смех моих родителей украла чёрная тень войны. И если бы не смутные и данные природой знания о сущности нулевой физики, то имя Сао стояло бы седьмой строчкой на фамильном надгробии семьи Седар. Детство кончилось в тринадцать лет…
Детство кончилось, а вера в странные сказки осталась навсегда.
-Я бы на твоём месте, – задумчиво сообщила Дейла, – поотиралась бы в волновом. Жаль, что сама не могу – завтра к Баркли приходят заказчики, он один не сладит. Раньше Норд помогал, а теперь что? А теперь у нас ла Пьерр, который слишком апельсин и практик, чтобы вмещать в себя всю местную иррациональную муть, и Оркилья, которая хочет ла Пьерра в крематорий, в майонезную банку и в земельку. А сама Оркилья хочет в кожаное кресло Норда, за его письменный стол…