-Хотеть не вредно, – абстрактно отозвался я. Страусиная политика ла Пьерра в отношении первого корпуса, то есть бюджетников, то есть нас, меня очень нервировала. Окада третью неделю плюётся кипятком и не разговаривает с нами, а Айвин обещает уйти работать на Цветоградскую АЭС, если её волновому опять не выделят квоты. Честно говоря, я всё сильнее задумываюсь над тем, что пора нацепить лыжи и пойти в партизаны. У меня есть квартира в Марчелле и готовая к защите докторская… Что мне теперь ловить в этих соснах, когда Норд исчез неизвестно куда, и никто не будет заниматься первым корпусом, и давать деньги на наши изыски, и помогать в исследовательской работе? Ответ: в лучшем случае, это будет геморрой от сидения на заднице в опустевшем отделе. В худшем, это будет «сокращение штатов», а я хорошо знаю, как эти самые штаты сокращают у нас в Антинеле.
-Короче, помыться мне сегодня не судьба, – философски закруглила наш перекур в одни ворота Дейла, – так что я сразу спать. Или ты меня пустишь к себе помыться, Седар?..
-Нахалка, – развеселился я от этой танковой атаки на мою личную жизнь.
-А ты как думал, – удовлетворённо отозвалась Дейла, чмокнула меня дымными алыми губками в левую скулу и ушла, довольно хихикая и пожелав через плечо спокойной ночи.
Спускаться по тёмным лестничным пролётам, где в гулкой пустоте бродит эхо чьих-то шагов, было страшновато. Но я всё-таки пошёл – на ходу всегда легче думается. Два этажа подряд света не было; на шестом в вахтёрке, пустой, как ракушка древнего моллюска, яростно полыхала белая ртутная лампа. И столь же яростно надрывался на столе допотопный телефон.
Странно – почему-то показалось, что кто-то звонит мне. Именно мне и никому иному.
…С замирающим чувством обречённости я захожу в вахтёрку. Белый ртутный свет заливает выкрашенные салатовой краской стены, металлический сейф в углу, глупо-ненужные графики мытья мест общего пользования под стеклом на столе. Я снимаю трубку с вздрагивающего в жестяном звоне аппарата и подношу её к виску, как заряженный пистолет. В груди – холод и скрученный комок неясных предчувствий.
-Алло, – говорю я негромко, глядя сквозь открытую дверь на штрихи перил и ступеней. В трубке – тишина и ощутимый скорее нервами, чем слухом, звон огромного пространства. Потом прямо возле уха раздался негромкий сдавленный смешок. Очень почему-то знакомый.
-Привет из Номонхана, Сао Седар, – отчётливо произнёс слегка насмешливый, приятный мужской голос с лёгким акцентом. И тут же – суматошно короткие сигналы отбоя… Я очень аккуратно положил трубку обратно на телефон. Зачем-то похлопал по ней ладонью. На сгибе безымянного пальца алела капелька крови – наверное, ссадил о деревянные перила,… не помню.
Вот мне интересно, а где же вахтёр? Крадучись, я подобрался к слегка перекошенной двери в крыло, заглянул. Длинный общежитский коридор на двадцать комнат, тусклые зеленоватые лампы, где-то журчит вода. Ни под одной дверью не горит света – то ли народ уже спит (это в восемь-то вечера? хм…), то ли ещё не пришёл со смены (что более вероятно).
Ниотчего сделалось жутко. Проклиная всё на свете (но в основном, заварившего всю эту кашу Моллара), я на цыпочках пробрался к середине коридора – там на редкость логичный архитектор сообразил сделать холл с балконом и лифт. В холле было чуть светлее за счёт проникавшего сквозь окна и метель отблеска рыжих фонарей над подъездом.
Нет, хватит с меня лестниц и размышлений на ходу. Хочу домой, в знакомый до последней герани, слегка обшарпанный и попахивающий канализацией, но такой родной 4 корпус!
Лифт пришёл сразу – относительно новая кабина с ненавистной голубой галогеновой лампой. Вспомнилась почему-то недавно прочитанная культовая Антинельская книга «Чёрный муар»: «Вниз, на работу, я шла по лестнице, а на обратном пути попробую прокатиться на лифте – интересно всё-таки, где опаснее?».
Хмыкнув, я погрузился в кабину и вдавил кнопку первого этажа – под ней загорелась маленькая лампочка, такая же ярко-рубиновая, как капелька крови на моём пальце. С лёгким шорохом двери сошлись, кабина плавно нырнула вниз. И не успел я толком вспомнить о том, что не люблю ездить на лифте, как уже был на месте. Вновь лёгкий шорох – так шуршит клеёнка, накидываемая на лицо умершим, когда гасят лампу и молча вывозят каталку ногами вперёд. Ошибки, за которые некому прощать. Ошибки, за которые никто не заплатит…
Я поднял взгляд от носков своих модных туфлей с медными пряжками в виде ящериц – и так и не сделал шаг через металлический порожек лифтовой шахты. Потому что там, по ту сторону этой железной полоски, жгли стерильный воздух яркие светильники с синеватым отливом, и прямо в белый пустой холл выходили двустворчатые двери операционной.
Во мне бесшумной волной поднялась паника. Что происходит?! В девятом общежитском корпусе нет, не может быть, не должно быть таких холлов, там не может гудеть беспощадная энергия под белым кафелем, там не могут хищно звенеть за дверями операционной какие-то инструменты…
-Отпустите! – неожиданно со стоном закричали где-то совсем рядом.
-Пожалуйста, не нужно, отпустите! – в этом голосе смешались боль, отчаяние и бессильная ненависть, столь жгучие, что я вздрогнул. Отступил назад. Упёрся лопатками в гладкую стенку кабины. Пытаясь не терять самообладания, нажал кнопку шестого этажа.
Ничего не произошло. Паника вцепилась в горло, когда за гулом работающей аппаратуры послышались шаги и голоса. Створка двери в операционную качнулась, потом открылись обе – оттуда вывозили на каталке чьё-то безжизненное тело под белой простынёй. Не в силах шевельнуться, я остановившимися глазами уставился на упавшую из-под простыни смуглую руку с исколотыми венами и ярко-алой, ещё не засохшей капелькой крови на сгибе безымянного пальца. Меня сотрясло в жестоком ознобе – я узнал голос, моливший о пощаде, голос из телефонной трубки в пустой вахтёрке на шестом этаже, мой собственный голос.
Остатками разума цепляясь за фразу «Не может быть!», я одурело, словно в кошмарном сне, наблюдал, как один из хирургов поднимает голову, ловит мой взгляд и трогает за локоть коллегу. Тот лезет в карман брюк под халатом, доставая воронёный «Magnum»…
Первая пуля вошла в металлическую окантовку дверей, вторая чиркнула по манжету пиджака, сорвав пуговицу. Последним рывком утопающего, уже ни на что не надеясь, уже чувствуя, как свинцовый град рвёт меня и алыми кляксами навсегда метит белый пиджак, я дрожащими пальцами набрал на панели шесть нулей, две восьмёрки и ещё один ноль.
С лёгким шорохом двери лифта схлопнулись, приняв на себя рой беспощадных пуль, и кабина взмыла вверх. Я обессиленно привалился к стене – ноги меня не держали. У правой туфли валялась оторванная медная пуговица – круглая, с маленьким отчеканенным лотосом. На её ободке горел блик голубой лампы. Почему-то я очень хорошо запомнил эту пуговицу, лежащую на чистом клетчатом линолеуме. Было в ней что-то реальное, успокаивающее…
Странный лифт отвёз меня обратно на шестой этаж, в облезлый холл с метелью за окнами.
-Ссобака, – немного нервно сказал я ему через плечо, подобрал пуговицу и вышел на лестницу мимо дежурного по этажу, удивлённо вытаращившегося на меня из открытой двери вахтёрки.
В наводнившем лестницу запахе щей из кислой капусты было что-то поистине родное и уютное. На третьем этаже из-под ног с мявом бросилась кошка, а через секунду я наступил на её еду, лежавшую на газетке. В цоколе же меня поймал Кросс из отдела радиооптики и минут двадцать компостировал мне мозги жалобами на недостаточное финансирование его великих исследований.
-Мне бы твои проблемы, – вздохнул я на двадцать первой минуте жалобной песни, и ушёл, оставив Кросса растерянно моргать мне вслед.
Центральный холл у лифта встретил меня привычным шумом и гамом – нечто среднее между славянским базаром и цыганской ярмаркой. Я иду среди оживлённо сплетничающих коллег, словно выходец с того света, не здороваясь, даже не кивая. Мне больше не интересны слухи о любовных похождениях Коркорана и завтрашнее меню в «Еде» – страх прорастает в моей душе, и никто не поможет мне выполоть эти всходы. Никто? Или?..