-Вы идите, идите, мы вас тут подождём, – подтолкнула меня в спину Тин-Тин.
Топтавшиеся на нижней ступеньке Шэгги и Анияка прижались друг к другу плечами и согласно закивали, вытаращив глаза.
-Иду… – со вздохом я шагнул через порог и неуверенно сощурился. Кишкообразный коридор с ободранными плиточными стенами провёл меня мимо грозди почтовых ящиков, батареи, двух разбитых ртутных ламп, приделанных отчего-то на стены, ещё одной батареи…
Тупо хлопая глазами, словно рыбка гуппи, и чувствуя себя полным Савимброй, я вышел из подъезда на крылечко и уставился на детишек, смирно ожидавших меня на нижней ступеньке.
-Не понял?! – прорезался у меня голос где-то спустя минуту.
-Вы не поняли?! – неожиданно возмутилась Тин-Тин, сердито блеснув тёмными глазами и вся взъерошившись. – Но вы же физик-нулевик!!
-Физики-нулевики тоже не всё понимают с первого раза, – ляпнул я, потом рассердился и огрызнулся, – особенно, если им никто ничего толком не объясняет.
-Успокойся, Тин, – примиряюще сказал Шэгги и затеребил серёжку-колечко в ухе. – Мы сами толком не понимаем. Может, расскажешь всё господину Седару по порядку?
-Ты лучше расскажи, ты умеешь понятно говорить, – отказалась девочка.
-Ладно. Вообще, нам запрещают ходить к этому подъезду. Говорят, он весь вымер после войны и раскола, весь первый корпус. Но однажды мы играли в прятки с детьми никельщиков с соседней улицы. Было это в конце ноября. Тин-Тин никак не могла найти, где спрятаться. А уже досчитали почти до ста, и она от безнадёги забежала в этот подъезд и притаилась в том простенке, что возле разбитых ламп. Игра закончилась, её не нашли, и мы стали Тин-Тин звать, чтобы вылезала. Она пошла обратно на крыльцо, но вместо этого вышла в Задний двор.
-Задний двор, – встряла явно не умевшая слушать молча Анияка, – это всё то, что сзади.
-Сзади чего? – решил уточнить я, дабы избежать ещё каких-нибудь неудобоваримых сюрпризов типа закольцованного коридора.
-Сзади всего Никеля, – почему-то очень тихо выговорила Анияка и машинально поднесла руку к воротничку потрёпанной, бело-голубой блузки. – Оттуда больше некуда идти. Только на рельсы. А рельсы ведут или на вокзал, или в трамвайное депо, и неизвестно, что из этого хуже…
Я почувствовал, что у меня тихо едет крыша от этих детей и от этого города. На их фоне Антинель вкупе с его директором казались простыми и понятными, как болгарский трактор.
-Ладно, и что тогда сделала Тин-Тин? – поторопил я с объяснениями.
-Заревела белугой, – с ноткой мстительности ответил Шэгги. – И ревела так минут двадцать, пока не осипла, не закрыла рот и не вспомнила, чему её в школе учили.
-Вас в школах учат основам нулевой физики?..
-Нет, нас в школе учат основам логики, – разъяснил Шэгги и поскрёб пятернёй в лохматых каштановых волосах. – Ну вот Тин-Тин логично вернулась к простенку между ламп, потом повернулась и пошла в другую сторону от крыльца – и успешно туда вернулась! И хорошо, а то мы там уже с ума от страха сошли. Дети никельщиков, те вообще уже сложили ей из военных досок и осколков ламп могильник, подумали, что её чернявки утащили… Это днём-то! Впрочем, что с них взять, дети никельщиков есть дети никельщиков, верят чему зря…
-Я тоже верю, – выступила Анияка.
-Слухи с ниоткуда не берутся, сам знаешь, non fumio onno flaema…
На этих словах я вздрогнул и вытаращился на эту светловолосую забияку так, будто она заговорила на санскрите. Потому что эта светловолосая забияка заговорила на сарларо – наречии сакилчей!
-Как твоя фамилия? – прошуршал я, пытаясь отыскать глазами на одежде Анияки традиционное золотое украшение детей Са в виде спирали, рассеченной стрелой.
Девочка удивлённо замигала и отозвалась:
-Ламия, а что?
-Да нет, ничего, просто спросил, – рассеянно откликнулся я, потерев лоб рукой, после чего велел себе не расслабляться и уточнил:
-Ты ещё говорила про какие-то скелеты в окнах, хотя я не наблюдаю ни того, ни другого.
-А! Это с торца. Там есть такое узкое окошко, ну, как в конце коридора, или ещё что. Между этажами, – опять объяснил Шэгги. – Мы со стремянки в него пытались заглянуть, а окно загорожено плакатом с изображением человеческого скелета. Ну типа, как на уроке биологии. Если хотите, можем показать. Это единственное низкое окно во всей этой части. Говорят, окна раньше и на первом и втором этажах были, но во время войны заросли.
-Да! А там над плакатом есть ма-асенькая щелочка, но до неё даже Шэг не дотянулся, а он самый высокий, – Тин-Тин недвусмысленно смерила меня взглядом от каблуков туфлей до макушки.
-Интересно же, что там внутри стало!
-Ладно, давайте сначала окно, а потом Задний двор, – резюмировал я, поскольку меня самого довольно-таки сильно заело от интереса.
Шурша по сухой траве и спотыкаясь об обломки кирпичей и пустые консервные банки, я вместе с детьми добрался до торца дома, где к стене была прислонена та самая стремянка.
А вернее, оторванная от неё половина с перекладинами-ступеньками. Порадовавшись тому, что я вешу в два раза меньше генерала Джерри ла Пьерра и, благодаря профессии, сохранил гибкость и шустрость, я взобрался до конца стремянки. Упёрся каблуками в последнюю перекладину, взялся за края оконной ниши и, поборов природную брезгливость, прижался носом к грязному стеклу.
За ним и впрямь торчал плакатик, где иллюстрировалось расположение костей в человеческом организме. Без особого интереса скользнув по плакату взглядом, я невольно вздрогнул – на длинном, лишённом плоти пальце нарисованного скелета темнело красновато-коричневое пятно, похожее на каплю засохшей крови. На безымянном пальце, на сгибе…
-Спокуха, Седар, – велел я себе, быстро закрыв глаза и покрепче вцепившись в холодные сырые кирпичи. – Ты не в Антинеле, ты не один…
Тем не менее, желание заглядывать в щель над нехорошим плакатом весьма очевидно скукожилось, атрофировалось и вообще тихенько сдохло в уголочке.
-Ой!! – неожиданно хором заорали дети внизу так громко и с такими паническими нотками, что я едва не сверзился с лестнички и машинально распахнул глаза. После чего едва не сверзился вторично: щель наверху окна теперь светилась! Столь неприятно знакомым, рассеянным, бледно-голубым холодноватым светом, напомнившим мне о тесной кабине лифта и лежащей на полу медной пуговице с манжеты пиджака. «Святой Са, помоги!» – подумал я почему-то, привстав на цыпочки, и посмотрел поверх плаката, заранее обмирая от страха…
Пустой, грязный общежитский коридор. Бесконечный, как тоннели подземки или собственные кошмары. Прямо возле окошка горит голубая галогеновая лампа. Чуть наискосок – закуток с металлическими дверями лифта. И криво выписанная рядом на грязной стене большая красная цифра 9. Так, у кого-то явные проблемы с головой, то ли у меня, то ли у нумератора этажей… Второе вернее, хотя сомнения всё же остаются…
Ещё немного повытирав длинным любопытным носом вековую грязь со стекла, я уже вознамерился спуститься на грешную землю, как кнопка вызова лифта неожиданно вспыхнула и засветилась ярко-красным. Будь на моем месте нормальный человек, он бы тут же шустро засучил руками-ногами и слез со стремянки, не дожидаясь никаких логических продолжений и прочих надписей to be continued. Но физики-нулевики – народец на редкость ненормальный, а я, похоже, занимаю в этой номинации вообще первое место. Потому как окаменел на месте и замер, не мигая…
Гудение едущей кабины, щелчок – и дверцы разъехались в разные стороны, причём сначала правая, а потом левая. Из лифта, пошатнувшись и с силой ухватившись за окантовку дверец, вышагнула невысокая девушка в белом платье – очень красивом, кружевном, но порванном наискосок от плеча до бедра и залитом ещё не засохшей кровью.