Томас побледнел. Слова жалили, неверие в то, что Маркус действительно о нем не думал так, как говорил демон, дрогнуло. Ведь он был прав. Был прав и бил по больному. Томас не спас ни одной души без Маркуса. Даже Мышка не могла помочь. Они потеряли троих за этот месяц. Столько, сколько Кин не терял за всю свою жизнь.
Но он не мог позволить Маркусу стать одержимым.
- Во имя Отца, и Сына, - новое крестное знамение очертило Алана,- и Святого Духа. Аминь.
Спустя пару часов.
Горло сушило и драло. Язык заплетался и все больше, но Томас упорно продолжал молиться. Обстоятельства не позволяли включить в комнате свет, поэтому приходилось подсвечивать текст телефоном.
Маркус покрылся испариной, морщась и вздрагивая вместе с демоном. Но так и не пришел в себя. Беря минутные перерывы Ортега поил его святой водой, надеясь, что это хоть как-то поможет. Но все было напрасно.
- Святой Архангел Михаил, защити нас в бою против духов злобы поднебесных. Приди на помощь людям, Богом бессмертным сотворенными, и по подобию Его соделанными, и ценою великою искупленными от владычества дьявольского. Умоли Бога мира сокрушить сатану под ногами нашими, да не может боле держать людей в плену и оскорблять Церковь.
- Да восстанет Бог, и да расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его. Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия… Оу, что? Не получается? Я тебя сбил? Напомнить твой стишок дальше? – хмыкнув, потянувшись на кровати, приподнявшись и опустившись, Алан вздохнул притворно расстроенно.
- Тратишь столько сил. Эмоций. Надежд. Надежда… Ты надеешься, что сможешь спасти своего старичка? Посмотри на него, измученного тобой. Тобой, Томас. Изможденный. Пылающий в этом жаре. Как ты думаешь, что я с ним делаю?
Растягивая разбитые самим Кином губы, Алан облизнул их. Его голос шел отовсюду и внезапно прорвался через Маркуса.
- Пытаю ли я нашего язвительного педика? О нет-нет, нет. Я нежу его, пью его жизнь, его душу. Капля за каплей. А ты добиваешь его, пытаясь меня изгнать. Как думаешь, как долго его сердце выдержит это? Он ведь уже не молод. Моторчик барахлит. А на данный момент… - губы Кина дрогнули, повторяя улыбку Алана, из его уст шел голос демона, но глаза он так и не открыл. Безвольная кукла, лежащая на полу. Покрытая испариной, с болезненной мукой в чертах лица.
- Я делаю его своим. Таким…Податливым. Кто бы мог подумать, что Кин такой… голодный. Я кормлю его, как изголодавшееся дитя. Он пьет из моих рук; льнет, как доверчивое животное, закатывая глаза и принимая… Принимая. Принимая. Каждый мой удар, каждый жест. Каждое движение члена… О, а ты думал что? Педики любят долбиться в зад. Или святой безупречный идиот Ортега считал, что они только целуются?
- Прекрати! Прекрати это немедленно!
Томас сорвался на крик. Слышать такое было невыносимо. Его поразил не ужас от беспомощности, не безысходность.
Стыд. В последний раз он испытывал такой обжигающий стыд после того, как поддался искушению с Джессикой и списал себя со счетов.
Впервые за долгое время молодому экзорцисту хотелось закрыть уши и вылететь из комнаты, чтобы не видеть и не слышать демона. Маркус Кин не мог быть таким. Все сознание Ортега бастовало против слов, обличающих наставника в гомосексуализме такими грязными навязчивыми образами.
Заорав от ужалившего распятия и святой воды, Алан выгнулся. Но вместе с ним выгнулось и тело Кина, прогнулось, вместе с криком, всхлипом. Даже когда Томас отнял руку, тот продолжил стонать.
Секунда. Вторая. Третья.
Тело Маркуса пронзила конвульсия. Снова. Ещё раз.
Томас не мог смотреть. Не мог читать. Не мог продолжать экзорцизм.
Алан ждал. Растягивая губы в ухмылке, показывая кончик языка. Когда Кин что-то замычал, дернув головой, демон прекратил улыбаться.
- Бедный, бедный Томас… Твои молитвы не спасают его. Ты мечешься, как первоклассник, не зная, что делать. Подводишь его снова. И снова. Пока твой наставник отдается мне душой и телом. Хороший сосуд. Моим братьям он понравится.
Библия упала на край матраса. Томас схватил Алана за грудки и встряхнул, стоя по другую сторону кровати.
- Оставь его. Не тронь его! Отпусти его, демон! Возьми лучше меня, только уйди из него!
Алан перевел взгляд на Ортега и пристально всмотрелся в его лицо. Глаза сощурились.
- Что ж…Два священника по цене одного?
И зрачки Томаса закатились.
========== Глава 3. Обманчивая пища ==========
Рука на ощупь нашла кнопки кофеварки. Густой крепкий аромат расползался по кухне. Ранняя утренняя дымка заставляла пытаться либо щуриться, либо открыть глаза. Но открыть глаза не получалось.
По факту он не выспался. Стоя у стола, опираясь на него одной рукой, Маркус ощутил холод, лизнувший его плечи. Он забыл закрыть окно: ночью они с Питером оставили кухню проветриваться.
Вчерашний вечер помнился урывками. В большей степени потому, что сейчас у Кина болит голова, он снова пропивает курс таблеток, назначенных врачом. А еще вчера он отмечал совместные годы жизни с Питером. Восемь долгих лет.
Поведя плечами, немного съежившись, Кин не открыл глаз. Сонное ощущение сковывало и заставляло не двигаться, не думать, не пытаться соображать и оценивать.
Кофеварка работала, мягко урча и заполняя звуком кухню, выполненную в расслабляющих, не режущих глаз серых тонах.
Маркус вздохнул и смог наконец-то сфокусировать взгляд. Весеннее солнце поднималось по небосводу. Кин помнил, что стрелка на будильнике коснулась пяти часов утра, когда он не выдержал и встал.
Память недовольно всколыхнулась. Там позади была теплая кровать, мягкое одеяло и Питер. Питер, с которым было так спокойно, легко и надежно. К которому он прижимался ночами и успокаивался. Он, Маркус Кин, стареющий художник. Безработный, попавший восемь лет назад в аварию. Проживший жизнь в делах, одиночестве. Непризнанный художник, от которого отказались мать и отец, вся родня. Он когда-то пытался работать в офисе. У него было столько взлетов и падений. Последнее падение оказалось особенно сильным, и он начал спиваться. Топил горе и беды в виски; топил чувство одиночества, брошенности, ненужности.
Именно таким его встретил Питер: практически бездомным, продрогшим от холода, истрепанным и голодным, исхудавшим от нехватки денег. С дурацкой папкой рисунков, карандашами, углем и высохшими красками.
Их первая встреча произошла у моста осенью. Художник-бомж пил дешевый кофе, пытаясь согреть руки о едва теплый стаканчик, и смотрел куда-то вперед.
Маркус плохо помнил, как именно начались их отношения. До того, как его сбила машина, или после? Он лишь помнил, что Питер оказался рядом и дал ему то, чего никогда не было.
Кин помнил его улыбку. Его руку, стиснувшую плечо. Его голос. Его теплый взгляд и заботу. Мягкую, обволакивающую. С первым поцелуем, с первым объятием и последующими днями. С тем, как Питер привел его к себе домой, отшутившись, что места все равно много, а одинокому художнику после таких травм надо где-то на время остановиться.
Кин плохо помнил, как все закрутилось. После первого поцелуя? После разговора, в ходе которого Питер переплел с ним пальцы, погладил костяшки и коснулся их губами? После того, как внутри расползлось тепло, и он не смог не согласиться?