- Заработался. Ты же знаешь меня…
- Да, знаю. Поэтому вставай, потом закончишь. Сварим макароны. Пошли, Маркус, накормлю тебя. Трудоголик.
- Не больше тебя.
Улыбка непроизвольно наползла на губы; тепло, проснувшееся в теле, усилилось. Мягкие переливчатые голоса птиц успокаивали, как и шум листвы под легким ветром. Было тепло. Было так легко и спокойно, что Кин закрывал глаза и расслаблялся.
Воспоминания, такие разные, но наполненные их с Питером жизнью, всегда возникали в такие моменты. Кин ловил себя на мысли, что ждет вечера. Ждет возвращения своего супруга, и не может нормально засыпать в его ночные смены. Не может долго находиться без него. Потому что рядом с Питером спокойно, тепло, уютно.
Рука провела по холсту.
Деревья. Он очень часто рисует деревья. Уголь в пальцах измазал подушечки, въевшись в кожу. Длинные стволы с изломанными ветками расползлись по бумаге. Он любил рисовать лес. Куда меньше всякие натюрморты. Но почему-то рисунков с Питером у него нет.
Рука замерла.
Отрывая взгляд от холста, Кин задумался. В какую-то секунду он поймал в голове образ и тот повел его. Так было всегда. Он переключался в рисовании того, что спонтанно всплывало в голове. Как и любой художник.
Штрих.
Штрих. Штрих.
Еще. И ещё.
В какой-то момент Маркус отключился. Вокруг стало тихо, очень тихо. Исчезли все звуки, двор стал расплываться в туманной дымке. Сзади маячил чернеющий проход двери их дома. Но и он начал расплывался, расползался большой кляксой. Тьма ползла по полу, по бокам; она окружала и наступала, оставляя под ногами туман и свет. Точно он, Кин, сидел под софитом.
В голове то и дело вспыхивало. Затуманенный рассудок продолжал ловить образы, а Маркус – рисовать. Голоса, внезапно наползающие шепотом, приближались.
- Ergo, draco maledicte et omnis legio diabolica…
Деревья притягивались друг к другу. Ветви сплетались. Черное, черное, черное. Уголь стирался, ломался и крошился. Маркус не успевал уследить за тем, что он рисует. Все происходило слишком быстро.
Раз. Раз… Раз…
- … adjuramus te per Deum…
Голова.
На холсте перед собой Кин видел голову. Черные глаза смотрели на него. Запах гнилых яблок ударил в нос, и что-то еще стало маячить на периферии обоняния. Что-то напоминавшее сильный, но приятный сладковатый бальзамический аромат. Он знал его, но не мог вспомнить название.
-… vivum, per Deum…
Прямо на ухо. Тихо. Протяжно, превращаясь в нарастающий… Рокочущий смех.
- Маркус… Маркус…. Маркус!
Десятки голосов отовсюду.
- Маркус!
- Ахаха…..Маркус!
Глаза. Черные, большие глаза смотрели на него. Ветви сплетались в почерневшие губы. Серая, точно пергамент, кожа человека казалась тонкой. Губы растянулись и обнажили почерневшие гнилые зубы, некоторые из которых отсутствовали. Распухший синий язык вывалился наружу и обвел потрескавшуюся мякоть уст.
-… verum, per Deum…
Она. Это была она.
Лик на ватмане дернулся, став живым. Черные горящие угли зрачков вспыхнули. Безобразный рот разинулся в оскале. Громкий крик вырвался из полотна, заставив Маркуса оглохнуть. Она выползала из рисунка, клацая зубами и смеясь.
- Маркус! Маркус! Маа-а-а-р-к-у-у-с К-и-и-и-ин!
Холст трещал, кнопки с трудом удерживали его. То, что Кин нарисовал, рвалось наружу.
- Нет, нет. Нет… Это все…
Закрыв лицо рукой в защитном жесте, Маркус дернулся назад и очнулся.
Глухота взорвалась, лопнув как мыльный пузырь. Размытые очертания двора стали приобретать форму и четкость. Вдохнув полной грудью и ощутив, как сильно начинает болеть голова, Кин застонал. Пальцы подрагивали, словно у него снова был приступ.
Когда зрение окончательно пришло в норму, мужчина вернул взгляд к мольберту и упал со стула на ровно подстриженный газон.
Она смотрела на него, разинув рот. Ухмыляясь, горя черными, полностью закрашенными глазами. Та самая, что была во… сне?
Рука машинально что-то поискала на шее, но не нашла. Мужчина сглотнул. Пульсация в висках усилилась до такой степени, что становилось больно двигать головой.
Маркус ощутил, как ускорился пульс. Как быстро забилось сердце, а то, что он видел и слышал вокруг пару минут назад, стало тускнеть.
- Госп… Ох, - в голове что-то стрельнуло и слово потонуло в мычании.
Кин схватился за стул, оперся об него и встал. Пошатываясь, он подошел к мольберту и рывком сорвал рисунок. Голова женщины ухмылялась, пока руки экзорциста рвали ватман на части. Скомкав бумагу, Маркус направился в дом. Шаги давались тяжело.
Он оперся о косяк двери, перевел дыхание и зашел внутрь, двинувшись на кухню. Наполнив стакан водой, достав из ящика таблетки и выдавив две капсулы, Кин положил их на язык и запил. Боль в голове усиливалась, как и дрожь пальцев. Тело ощущало дикую странную слабость и усталость; ломило и пульсировало.
У него был приступ.
«Надо позвонить Питеру. Или написать смс».
Но посмотрев на телефон, Маркус отказался от этой мысли. Он справиться и не будет отрывать супруга от работы, поскольку в случившемся нет ничего страшного. С ним такое бывало, хотя сейчас Кин не отказался бы от теплых рук Питера на своих висках, поглаживающих и снимающих эту острую боль.
Набрав телефон своего психолога, мужчина прикрыл глаза, оперевшись лбом о прохладный холодильник.
- Аннет? Здравствуйте, это Маркус…
Услышав ответ на том конце телефона, Кин почувствовал себя спокойнее.
- Слушаю, Маркус. Расскажите мне, что произошло.
Она была внимательной. Умной. Именно Аннет Мейерсон вытащила его из депрессии; помогала разбираться с приступами и этими непонятными вспышками в разуме; смогла стравить с алкогольной зависимости. Благодаря её заключению они с Питером получили рецепт на нужные лекарства, которые Кин постоянно принимал, увеличивая дозу при эксцессах.
- Давайте встретимся в среду? У меня был снова… Приступ. Я не помню о чем. Опять. Все в тумане и эти рисунки… Я даже объяснить ничего не могу.
- Маркус, успокойтесь. Выдохните. Дышите. Слушайте мой голос. Слышите? Дышите. Медленно. Вдох и выдох. Расскажите мне, что вы нарисовали.
Кин старался говорить четко, но то и дело срывался в бормотание. Головная боль мешает восстановить детали, путает. Маркус сорвался на прерывистый стон, понимая, что опять все забывает.
- Вы выпили таблетки?
- Да. Я выпил. Две.
- Ваш супруг не дома? Ничего, не переживайте. Вам нужно расслабиться и успокоиться. Вам снились кошмары, Маркус, этой ночью?
- Да, но…
- Вы помните, что вам снилось?
- Нет, я… Я не помню. Все смутно, в тумане. А этот рисунок…
- Успокойтесь, Маркус. Просто дышите и не думайте. Это нормально после пережитого. Вы же помните, сколько жизней унесла та авария и что вы были её свидетелем. Ваша память в стрессовом состоянии, поэтому вам снится это, и вы проецируете пережитое на бумагу. Успокойтесь, Маркус. Сядьте и рисуйте пейзажи. У вас красивый двор, нарисуйте его, вы можете это сделать?
- Да. Я могу это сделать.
- Прекрасно. Делайте это, а когда приедет ваш супруг, договоритесь с ним, чтобы он вас привез ко мне в среду и был с вами.
Спустя десять минут после разговора, Кин заварил себе чай с травами. Затем взял кружку и пошел обратно во двор. Ему казалось, что от напряжения он стал мокрым, как крыса под дождем. Но благодаря таблеткам ему вот-вот станет лучше.
Маркус вновь сел за мольберт, следуя указаниям психолога. Кнопки удерживали девственно-белый ватман, пальцы взяли уголь. Деревья. Он рисовал их, снова ускользая в монотонность работы. Спокойно, легко, неспешно. Скомканный порванный рисунок исчез из поля зрения.
Кин уходил в пейзаж с головой. Он постепенно забыл о голосах, которые слышал в приступе; забыл о жутких образах. Прохладный воздух коснулся загривка, но надетый тонкий свитер с V-образным вырезом серого цвета не дал ему сильно замерзнуть. Закатанные рукава по локоть обнажали сильные руки - мужчина не помнил, занимался ли чем-то до аварии, но Питер говорил, что это и не нужно.