Оливия забрала Луиса к себе, отдав спальню сына брату. Дом замер в дреме.
Расстелив кровать, Ортега занял ванную, где принял душ, побрился и умылся перед сном. День и все события «до» смешались в одни долгие сутки, которым, казалось, не было конца. Спать не хотелось, но тело желало отдохнуть.
Бросив взгляд в зеркало, проведя рукой по свежевыбритому подбородку, Томас видел себя прежнего. Все вокруг благоволило этому, призывая забыть об огромной опасности, что могла появиться на пороге в любой момент. Однако думать о ней священнику не хотелось. Он просто хотел отдохнуть хоть одну ночь, забыв о демонах, и окунуться в уют домашнего окружения.
Не надевая майку, но накидывая на шею полотенце, Ортега поправил на себе старые домашние штаны, которые Оливия хранила для брата на всякий случай, и вышел из ванной. Свет в гостиной был выключен, диван стоял к нему спинкой, но заглянув за нее, мужчина не обнаружил Кина. Однако свет, льющийся через щель прикрытой кухонной двери, подсказывал, где его найти. Чем ближе Томас подходил, тем отчетливее различался крепкий аромат кофе.
- Не планируешь спать?
- Что? Кхм… Нет, - подавившись глотком кофе, Маркус обернулся и уставился на Томаса. Взгляд окатил мужчину с ног до головы, и Кин ощутил нечто новое. Проведенный вечер с семьей напарника кое-что дал экзорцисту. Он прикоснулся к простой мирной жизни, смог побывать в кругу настоящей семьи за ужином и поймать крупицы настоящего человеческого тепла. И отголоски этого тепла теперь носил в себе Томас.
Поясница оперлась о столешницу. Одна рука поставила чашку на стол, ладонь осталась рядом. Вторая потерла загривок. Маркус пожал плечами, кончики его губ дрогнули в едва родившейся улыбке. Но она так и не пошла дальше. Чувство легкой неловкости появилось и ухнуло вниз живота.
- Не спится.
Казалось бы на этом стоило уйти, но Томас медлил. Окунувшись на сутки в свою прошлую жизнь, он не забыл ужасы прежней. И понимал, почему Кин предпочитает вливать в себя кофе и доводить организм до состояния полного истощения.
Пауза затягивалась, взгляды замерли друг на друге.
- Ты в порядке?
- В полном.
- Точно?
Кин прикусил нижнюю губу, ухмыляясь и отворачиваясь чуть в сторону, кивая головой. Затем склонил ее набок и пристально посмотрел на Томаса.
- А сам как думаешь?
Ответ кольнул Ортега, но он и так понимал, что начинает совершенно глупый разговор. Наверное внутри он глупо надеялся, что боль Маркуса немного утихнет. Как его собственная за Оливию и Луиса. Однако с чего бы этому случиться? Они еще живы, а Мышка мертва. Ничто не вернет ее к жизни и не смоет крови с рук.
- Я могу тебя кое о чем попросить? – решив сменить тему на еще один непростой момент, Томас взялся за свисающие с шеи края полотенца, слегка натягивая их.
Кин заинтересованно вскинул бровь.
- Забудь о том, как Оливия меня назвала за ужином. Ладно?
Первые секунды Маркус думал, что ослышался. Но потом к нему пришло осознание.
Томасито.
Повисла пауза и… Не сдержавшись, экзорцист негромко засмеялся. Качая головой и потирая в этот момент переносицу, он ощутил легкость. Господи, вот о чем волновался его напарник? Сейчас, в этот момент, о каком-то прозвище?
По телу разошлась дрожь смеха. Кин улыбался, уже почти не смеясь. Зато его глаза продолжали искриться смехом и веселостью.
- А я-то думал, что благодаря твоей сестре арсенал “отсылки в приход Святого Антония” пополнился новым инструментом.
Маркус шутливо поднял руки в мирном жесте. Взгляд прошелся по Томасу и остановился на его глазах. Уголки губ Кина все еще были приподняты в мягкой улыбке. Очень редкой, доброй.
- Хорошо, Томас. Я забуду.
Тело священника само подалось вперед, а пальцы сильнее сжали края полотенца. В следующую секунду пришлось отпустить их и упереться одной рукой в столешницу для сохранения равновесия. Губы Томаса накрыли чужие так быстро, поспешно. Он так и не понял, как это случилось, но думать об этом сейчас не желал. Наверное, дело было в улыбке. Да-да, именно в ней. Маркус смеялся и улыбнулся так открыто, что Ортега уже не смог ничего с собой поделать.
Неожиданное действие Томаса вызвало секундный шок и…Тихий едва слышный выдох со стороны Маркуса. Губы Кина дрогнули и приоткрылись. От их соприкосновения по телу прошел электрический ток.
Поцелуй не прервался. Вспыхнувшая паникой мысль Томаса: «Боже, что я делаю?!» померкла, стоило языку пройтись по углублению между губ. Щетина Кина колола лицо, отчего каждое движение, каждый новый прихват губ чувствовался отдельным действием, а не смазывался в общем водовороте ощущений. Ладонь Кина оказалась на влажном после душа затылке мексиканца. Осторожное касание полнилось трепетом: экзорцист не давил, наоборот большой палец провел в мягком массирующем жесте по жестким мокрым волосам. Губы снова соприкоснулись с чужим.
Внутри Маркуса не было мыслей, что-то порывистое толкнуло его в ответ к Ортега. Он целовал, принимая его поцелуй. Совершенно не так, как делают и делал обычно сам Кин. Не лез напористо языком в чужой рот, а прихватывал губы, встречая такой же ответ. Поцелуй выходил скорее нежным, робким, постепенно нарастающим в своем стремлении. Ладонь чуть ощутимее легла на затылок Ортега, вторая потянулась к поясу, ложась на бок и проскальзывая к пояснице. Обнаженная кожа успела остыть после душа и привыкнуть к комнатной прохладе. А потому касание Кина показалось Томасу горячим. Внутри мужчины вновь что-то дернулось прочь от Маркуса, забилось в ужасе от собственных действий и их последствий. Этот поцелуй был неправильным, порочным, ослабляющим, но вместе с тем Ортега не хотел разрывать его. На секунду пальцы сильнее впились в ткань полотенца, все еще одной рукой придерживая его, а затем соскользнули и зависли в воздухе, не зная куда деться. Сперва они метнулись к груди Кина, чтобы найти еще одну опору, затем к плечу, но так и не коснулись его.
Поцелуй углубился в момент, когда кончик языка Маркуса выскользнул наружу и коснулся чужих губ, приглашая к себе. Томас подался к нему вопреки мыслям сильнее, уже не оставляя расстояния меж тел. Зависшая ладонь легла на столешницу по другую сторону от напарника, отсекая возможность его ухода вбок. Внутренние стороны разогнутых локтей касались боков Маркуса, давая ощутить эту «закрытость». И это было похоже на плавно льющийся кипяток за ворот одежды. Тело вспыхивало, пылало, наливалось жаром. Ладонь Маркуса скользнула по пояснице, затем кончики ногтей царапнули кожу именно тогда, когда Ортега сократил между ними расстояние на «нет». Мозолистые пальцы огладили позвонки, коснулись края штанов и снова прошлись по прохладной коже. Горячее дыхание смешивалось. Губы приоткрылись и впустили язык Томаса внутрь, не заигрывая, а… давая ему ход. Сплетаясь, касаясь, поглаживая в ответ на короткие мгновения.
Кин слышал только сердцебиение. Язык поддел чужой, тронул его, чуть отстраняясь и возвращаясь обратно, как…
Шаркающие шаги раздались в коридоре. Звук приближался и, судя по всему, это была не Оливия.
А если это и она, то…?
Томас сделал шаг назад, намереваясь разорвать их контакт, но отстраниться не удалось. Маркус не убрал руку с поясницы. Взгляд встретился с глазами напарника: осоловевшими, как и у самого Кина. Фантомное ощущение губ Томаса не рассеивалось.
Секунда. И Кин внезапно надавил на затылок, возвращая дернувшегося молодого священника обратно к себе. Порывистый поцелуй на этот раз был другим. Горячим, острым, покалывающим и кусачим, как ток из провода, бьющий прямо по губам. Кин прихватил и смял их, прикусил, скользнул языком в его рот.
Тело в его полу-объятиях напряглось, заиграло звенящим напряжением. Ладонь Маркуса соскользнула с поясницы на бок, а затем повисла в воздухе, выпуская. На второй руке осталась влага от мокрых волос. Кин замер, опираясь рукой о столешницу, разглядывая горящее лицо напротив, не выравнивая собственного сбитого дыхания. Губы горели.