Он сказал: «Знаешь, сейчас я даже не могу вспомнить, как это получилось. Не было ни катализатора, ни откровения. Я зашел слишком далеко для откровений. Как будто я дремал, а потом проснулся. Мои двое малышей, мои белые мышки, У и Т по документам. Ну, их прежние имена… Я думал их так называть, но это казалось неуместным. Они же не могли сказать “да” или “нет”. Я начинал по-настоящему беспокоиться о них. Что бы они подумали, что бы они хотели. Двое моих детей с замороженными мозгами и идеальной внутренней температурой. На бедняжках не было места, куда я бы ни тыкал термометром, я теперь стучался, прежде чем войти в их комнату. Да, я сошел с ума. Но я просыпался».
Он сказал: «Я не могу вспомнить, как и почему я привел в комнату М и А. Я просто подумал что-то вроде: “Эй, вы двое, пора вас с кем-нибудь познакомить”. Я не издевался, просто я, кажется, не спал двое суток. Поэтому я привел их в комнату с телами и сказал: “Давайте я познакомлю вас с… Улиссом. И… Титанией”».
Он подумал и добавил: «Пожалуй, стоит сказать, что Титанию я вспомнил из “Сна в летнюю ночь” Шекспира, а вот Улиссом звали собаку моей бабушки в моем детстве. Я обожал этого пса. Никогда не встречал никого храбрее. Наполовину чихуахуа, наполовину мопс. Бабушка назвала его Улиссом Грантом. Обожрался пиццей и умер. А бабушка умерла от пневмонии, когда я был подростком».
Она спросила: «А что случилось с телами?»
Он сказал: «Ну… когда я сказал “Улисс”, я пошевелил его пальцами и сжал их в кулак. И с Титанией проделал то же самое, сжал ее пальцы в кулак.
Я смеялся и смеялся, как будто выбил стул из-под человека, пытающегося сесть. Как будто это была смешная шутка. Но М вырвало».
– Потому что, Харроу, я сделал это с другого конца комнаты.
9
Нона вздрогнула, почувствовав язык на своей лодыжке. Лапша своим жутковатым языком нежно облизывала место, где на ноге торчала косточка. Очевидно, это был дружеский жест. Заснула Нона совсем ненадолго, солнце не сдвинулось с места, было по-прежнему жарко, и синие тени мерцали на прежнем месте, но Нона все равно испугалась, что проспала большую часть урока естествознания, не присматривала за Лапшой и даже не следила за тем, кто за ними наблюдал. Она проверила, на месте ли ботинки Лапши, подобрала миску с бутылкой и завела собаку обратно в здание.
С огромным облегчением она услышала доносящийся из класса голос Ангела – та объясняла, почему кубик льда в носке тает медленнее, чем снаружи. Нона села на ступеньку и принялась снимать с Лапши ботинки. Она предположила, что Лапша будет рада, но та обернулась и уставилась на нее побелевшими глазами, хотя на этот раз Нона снимала обувь, а не надевала. Собака задергалась. Тут открылась дверь чулана, и оттуда вышла Табаско.
– И что ты сказала? – требовательно спросила она.
– Что я сказала… когда? – Нона была окончательно сбита с толку.
– Во дворе.
– Ну, ничего, – сказала Нона, с трудом припоминая, – очень сложно притворяться, что разговариваешь. Я просто сделала вид, что говорю с кем-то, и прошло всего десять секунд, потому что я чувствовала себя глупо.
Табаско она не убедила.
– Заходи лучше внутрь. Мы работали с феном.
– Что случилось? Когда я говорила по рации?
Табаско немного поколебалась.
– Наблюдатель ушел.
– Но это же хорошо, правда?
– Мне нужно все выяснить.
– Но это полезная информация?
Табаско пожала плечами. Кажется, она считала, что Нона ничего не поняла. Нона знала, что она что-то скрывает. Табаско она это позволяла, но все же ей это немного не нравилось. Неприятно думать, что люди от тебя что-то скрывают.
– Заходи давай, – только и сказала Табаско.
Не лучшее окончание школьного дня, а потом все пошло совсем наперекосяк. Нона, сидевшая с Лапшой, не поняла, что произошло на уроке естествознания, кульминацией которого стало исчезновение кубиков льда из самых разных мест под ликующие крики детей. А потом с улицы раздалось знакомое «так-так-так», совсем близко, поэтому пришлось закрыть жалюзи, а милая учительница спустилась вниз проверить, все ли заперто, а все дети уселись на пол, чтобы не попасть под выстрел из окна. Они проводили учения примерно миллион раз, и никто из малышей не испугался, даже когда снаружи уныло завыла сирена. Это было скорее скучно и жарко, чем страшно. Даже Ангел не испугалась, а разозлилась.