Она с трудом вырывалась из объятий Петра, взволнованная и взбудораженная. Его настойчивое желание видеться с ней каждую ночь разжигало еще больше ее любовь, но в то же время какой-то страх перед этими свиданиями сжимал ее сердце. Пугала ее синяя таинственная тишина ночи, тихое журчание речки, пугал ее острый блеск глаз Петра, его потемневшее от загара лицо, упоительный запах мужского тела, мучительно жаркие поцелуи. Ей иногда казалось, что он схватит ее, унесет куда-нибудь и разорвет, как волк. Так жестоки и страстны были его ласки.
Только один раз она не вышла на свидание, но зато потом всю ночь не сомкнула глаз. Как ей заснуть, когда Петр ждет ее с пылающими глазами, мечтает о ней, весь полный ею! Зачем она мучит его, мучится сама, зачем бежит от своего счастья в этот чудный летний вечер, когда можно сидеть с любимым на берегу речки, ласкать его, смотреть ему в глаза и слушать его голос!
На следующий день из другого села на ферму приехал крестьянин с женой. Они слезли с телеги, муж остался с лошадьми, а жена вошла во двор. Это была дочка деда Ламби. Их сын опасно заболел, и они хотели, чтобы дедушка приехал повидать его. Старик надел свою антерию и уехал с ними. В этот вечер Нонка опять вышла к Петру. Ночь была теплая, тихая, как будто утомленная, такая, какие бывают в конце августа: с белыми, немигающими звездами, с тяжелым сладким запахом свежего сена и спелых фруктов. Над голым жнивьем нависли в ленивой истоме прозрачные лиловатые сумерки. Со стороны села доносились и постепенно замирали последние звуки трудового дня. Петр сидел на берегу и нетерпеливо бросал палочки в воду. Сегодня его бригада обмолотила последний сноп. Он вымылся, надел новую рубаху и теперь чувствовал себя таким бодрым и нетерпеливым, что едва мог усидеть на месте. Сквозь темные ветви деревьев мерцало желтым светом окно Нонкиной комнаты. Чуть дрогнет желтый огонек, вздрогнет Петр, нетерпеливо ожидая шороха ее тихих шагов. Нонка вскоре пришла, запыхавшаяся, улыбающаяся. Петр вскочил, схватил ее молча на руки и понес под тень ив, положил на землю и сел рядом с ней.
— Дед Ламби уехал, я одна, — сказала она, хотя и решила не говорить ему этого. Петр одной рукой обхватил ее стан, а другой повернул к себе лицом. Она смотрела на него все такая же улыбающаяся, запыхавшаяся, смотрел и он на нее затуманенными, невидящими глазами. И подобно жнецу, жадно приникающему пересохшими губами к кувшину с холодной водой, Петр впился в ее губы.
— Петя, Петя, что ты делаешь? — сказала она упавшим голосом, задыхаясь, испугавшись его безумных ласк. И когда Петр клал ее, как ребенка, на лужайку, она ощущала прохладное прикосновение травы к спине, к плечам, к уху, смотрела на большую белую звезду высоко в небе и как-то неопределенно думала: что это он делает? Она хорошо понимала, что он делает, но не могла встать, вырваться из его объятий, потому что у нее не было ни сил, ни желания. Вдруг холодный стебелек травы, щекотавший ухо, вспыхнул и обжег ее. А большая белая звезда сорвалась с неба, вытянулась длинной серебряной нитью, и все звезды сразу угасли…
…Сумерки сгустились, из лиловых стали темно-синими. Речка снова нарушила тишину своим журчаньем, а звезды снова зажглись на небе, бледные, сонные, мерцающие.
С молчаливым упреком склонились ивы к самой реке и погрузились в тяжелое раздумье. Нонка, с растрепавшимися волосами, с распухшими от поцелуев губами, лежала на руке у Петра и гладила его твердые, как яблоки, скулы, волосы, шею, пахнущую высохшим потом. Ей хотелось что-то сказать ему, но сладостная спазма мучительной лаской сжимала ей горло. Петр лежал на спине в сладкой истоме и неподвижными глазами смотрел на белую кисею млечного пути. Что-то обожгло его руку повыше локтя. Он обернулся к Нонке и увидел у нее на щеке крупную слезу.
— Что с тобой? Почему ты плачешь, а? — спросил он, видя как блестят ее ресницы.
— Я не плачу.
— Ну, как же не плачешь? — он вытер пальцем слезу с ее щеки. — Скажи, почему ты плачешь?
Она спрятала лицо у него на плече.
— Молчи!
— Почему?
— Так.
С фермы послышался встревоженный голос:
— Мама пришла!
Нонка испуганно вскочила, поправила дрожащими руками волосы и кофточку, бросилась на ферму, вбежала в свинарник и притаилась. Сердце билось бешено, до боли. А мать ходила по двору и кричала все тревожнее и тревожнее.
— Нона, Нона! Ох ты, боже мой, куда же она делась?
Нонка услышала, как мать хлопнула себя по лбу и заплакала. Тогда она вышла из свинарника и отозвалась.