Нонсенс

Расул-заде Натиг Нонсенс

Натиг Расул-заде

НОНСЕНС

Первый день апреля - так уж пришлось - стал для Кязыма переломным между прожитыми семьюдесятью девятью годами и оставшимся ему временем; будто от целого, роскошного, золотистого каравая, до того на вид цельного, что рука не поднялась бы разрезать его, злодейски отломили кусок и тут же, не показывая, спрятали за спину. Кусок - будущее Кязыма на земле, а судя по здоровью и энергии, спрятанный кусок должен был быть приличным, то есть имелись все основания полагать: если не случится ничего непредвиденного, то оставалось Кязыму еще немало. Тем горше было сознавать незаслуженно возникший перелом, но делать нечего - давно пора было выходить на пенсию; и Кязым, человек по природе своей жизнерадостный и быстро приспосабливающийся к самым неожиданным и стремительным событиям, не способен был долго переживать. Пора и честь знать, как говорится, подумал при этом Кязым. На семьдесят девятом году жизни, первого апреля. Однако перелом, наступивший именно первого апреля, давал повод записным острякам, знакомым Кязыма, ожидающим вокруг себя одного только подвоха и подшучиваний, услышав эту весть, поверить ей приблизительно настолько же, насколько могли они поверить вести о смерти того же Кязыма, пышущего здоровьем и долгие годы ничем не болевшего. Разве что в далекой молодости болел однажды Кязым, еще не будучи женатым, да и болезнь такая... не от слабости здоровья, а по юношеской неопытности и неосторожности. И все. С тех пор Кязым почти никогда ничем не болел. Но, надо заметить, кстати, что и за здоровьем своим он следил, не употреблял спиртного, не находя в этом никакого удовольствия, и не курил даже на фронте, не говоря уж о мирной, спокойной жизни, а удовольствие получал от избытка здоровья в своем здоровом теле. Что же касается духа в этом здоровом теле, то недостаточно нескольких слов, чтобы сказать об этом, как того предмет заслуживает.

Значит, вот так. Никто не хотел - чего? верить, чего же еще? - никто не хотел верить, что Кязым вышел на пенсию, или, будет точнее, что его наконец-то спихнули на пенсию с его теплого, насиженного, удобного места. Это удобное, а вернее, доходное место (не будем уточнять, какое именно, так как главное не это, главное - иметь хитрую голову на плечах, умение приспосабливаться к любым обстоятельствам и к любому начальству, побольше заботиться о своей выгоде и уметь ладить с тем, что у многих из людей обычно находится в эмбриональном состоянии, и это свойство называется - как вы сказали? - так и есть: совесть) приносило Кязыму неплохую прибыль, или, как он любил скромно выражаться, "обеспечивало его старость", а тем, кто более точно и конкретно интересуется суммой, периодически приплывающей - скажем так, впрочем, кто найдет более верное слово, может его вставить - в руки Кязыма, сообщим вполне точно и конкретно: очень и очень немало. Сделай, аллах, изобилие, пусть все живут в достатке, пусть у каждого будет то, что он заслужил... Да воздается каждому по заслугам, просил он у бога, заговариваясь под конец и сам понимая, что сказал глупость, но при этом не забывал суеверно дергать себя за мочку уха, шумно причмокивая губами, что означало нечто вроде: боже нас упаси, и одновременно: боже, не обращай внимания на мои слова, это шутка, клянусь честью, шутка, ты же должен понимать шутки!

Жена Кязыма давно умерла, из детей были у него сын и дочь. Итого, двое. Неудачно получилось с детьми, не повезло. Сын Салман пребывал в разводе со своей второй супругой, бывшей намного моложе его и с недавних пор вменившей себе в обязанность наряжать лоб своего благоверного невидимым для постороннего глаза ветвистым украшением в стиле сюрреализма. Впрочем, знавшие близко эту супружескую пару, не обзаведшуюся детьми за три года совместной жизни, не особенно-то и обвиняли жену, зная, как давно и безнадежно потребляет Салман, в котором, видимо, отцовская неприязнь к спиртному облеклась в обратную форму, и как много, прежде чем махнуть на него рукой, сделала бывшая жена - вторая по счету, а не первая, прошу не путать ^- для его излечения. Ничего не вышло. Это что касается сына. Хотя еще небольшой штришок: был у Салмана сын от первого брака, уже взрослый, женатый и махнувший рукой на папашу, спокойно проживающий в городе Риге, столице Латвийской ССР. Что называется, отрезанный ломоть. Но судя по тому, что сын Салмана поддерживал самые тесные отношения со своей матерью, оставшейся в Баку, помогая ей материально и морально, отрезанным ломтем скорее всего можно было бы назвать самого Салмана. Да и Кязым часто и, надо сказать, без всякой видимой нужды помогал первой жене сына и внуку, стараясь, чтобы они ни в чем не нуждались. Что они и делали весьма охотно. Значит, это пока все, что касается Салмана.

С дочерью тоже неувязочка вышла. Муж ее, после одного, в общем-то, довольно пустякового случая, близко к сердцу приняв этот самый случай, ожесточился против тестя, в свое время отвалившего за дочерью солидное приданое - что было успешно забыто зятем, - и стал помаленьку да потихоньку, постепенно да планомерно настраивать жену против ее собственного папеньки, что ему вполне и удалось в сжатые сроки и, можно сказать, с перевыполнением поставленной перед собой задачи: мало того, что дочь была настроена против отца, она и детям, то есть внукам Кязыма, старалась привить неприязнь к деду. Просто Кязым вполне резонно считал, что сорокадвухлетней дочери и сорокасемилетнему зятю уже давно приспела пора жить своим умом, быть самостоятельными и не надеяться на папеньку, ну, хотя бы потому, что сами они уже больше двадцати лет являются папенькой и маменькой. Но мысли старого Кязыма не совпадали с мыслями дочери, зятя, сына и прочих, вследствие чего и возникали разногласия и конфликты. Все они: и дочь, и сын, и зять, и невестки - первая и вторая - и даже не совсем близкие родственники хотели надеяться на то, что вскорости старость и преклонные годы возьмут свое, что природа и в данном конкретном случае не изменит своим законам, благодаря которым старое не молодеет, а, напротив, дряхлеет и умирает, и, отойдя в лучший мир, добрый раб божий не забудет их и что-нибудь оставит. Короче говоря, люди, состоявшие в близких родственных отношениях с Кязымом, желали ему - из добрых побуждений, видимо, - чтобы он поскорее отошел в лучший мир. И всех их очень удручал цветущий вид Кязыма, и некоторые усматривали в упорном нежелании старика болеть и умирать какое-то патологическое упрямство, видимо, и придававшее ему силы жить. Хотя всей остальной части человечества, не претендовавшей на наследство Кязыма, он казался вполне обычным, несколько чуть более энергичным для своих лет, не утратившим вкуса к жизни стариком. Ни больше, ни меньше. Когда же до сына, дочери и иже с ними вдруг дошел слух, что отец в свои почти восемьдесят лет надумал жениться, они пришли в неописуемый ужас. Тут же были призваны лучшие силы из родственных резервов и брошены в бой. Молодая, которая и в самом деле оказалась если уж не первой молодости, то, во всяком случае, по сравнению со стариком совершенной девчонкой - лет сорока - сорока двух, была успешно выслежена и опутана сетями коварства. Впрочем, сети оказались для нее скорее паутиной воздушной, непрочной. Она же была далеко не мухой. Она невозмутимо выслушала рассказ о странностях и чудачествах старика, чтобы не сказать больше, о его старой, можно сказать, неприличной болезни и еще о многом, а выслушав, сообщила, что у нее есть законный супруг и ни за кого больше выходить нет решительно никакого желания. Тут родственники ненадолго воспряли духом.

Впрочем, перелом в трудовой жизни (имеется в виду выход на пенсию) не очень-то болезненно отразился на психике Кязыма. Старость свою он обеспечил (мало того, злые языки утверждали, что он мог бы содержать небольшой дом призрения для престарелых где-нибудь на окраине Баку; однако не будем относиться к слухам более серьезно, чем они того заслуживают) и теперь только взял себе в привычку вместо работы ходить ежедневно на приморский бульвар. Там, среди стариков, таких же пенсионеров, как он сам (таких же, да не совсем, сами понимаете), заядлых доминошников и нардистов, он крепко ввел в обычай любую партию играть на интерес, хотя бы по копеечной ставке, но непременно на интерес, чтобы игра сделалась острее. Скоро это ему прискучило. Энергия искала выхода. И так как теперь он часто проводил свое время на бульваре, то, не мешкая, нашел нужных людей и поделился с ними своими планами возможной очистки моря от нефти со стороны одного участка бульвара и организации на этом небольшом участке прекрасно оборудованного пляжа, который - вот увидите - с лихвой оправдает себя в первый же сезон, и людям будет удобнее, отпадет необходимость тащиться на ближайший, не очень хороший пляж в десяти километрах от бульвара, ездить в переполненном автобусе, где тебя так стискивает толпа, будто задалась целью к концу поездки сделать на четыре размера меньше. Лично я никогда не ездил в автобусах, счел нужным прибавить Кязым, но надо же о людях подумать. Выслушали, качнули головой, усмехнулись. Подумали: фантазер. Старик еще много чего придумывал, полностью теперь предоставленный самому себе, как ребенок, которого наконец-то оставили одного дома с кисточкой, красками и девственно-чистыми стенами. Но все его идеи оказывались на уровне, как бы тут помягче выразиться? - прожектов. Скучновато становилось на пенсии. Надо было срочно что-то придумать.