Окончательно сдавшись, я плюнул на пол, встал из-за стола и отполз в холодную постель, пропахшую моим одеколоном. Надо завтра намекнуть администраторше, что бельё требует замены…
Глаза ныли. Мозги тоже. Следовало уделить внимание миллиону вещей сразу, но я до смерти устал — настолько, что забыл снять очки и едва не сломал их, поворачиваясь на другой бок. Стащив с лица несчастные стёкла и погасив, наконец, лампу, я полностью отдался во власть сонного эскапизма.
Под одеялом не было места для мыслей о странных богачах, жаждущих магической силы — кстати, зачем она им вообще? — и об убийцах, интригующих против Ассоциации, которой я всё ещё хранил верность.
Спихнув две основные проблемы на прикроватный коврик, я неожиданно понял, что могу думать только об одном. Точнее, об одной.
Леви…
В туманном мире дремоты мысль о ней — странная, не до конца сформировавшаяся, будто состоящая из одних лишь эмоций — походила на светлячка. Тёмные, тревожащие образы не имели силы последовать за мной в сны, но светлячок кружил рядом — сперва на самой грани восприятия, а затем мало-помалу подчиняя себе мой разум.
Я не мог сопротивляться, хоть и понимал, что глупая мечта может измучить меня гораздо сильнее привычного уже страха.
Кленовые листья, удивительно лёгкие и яркие в мире фантазий, рассыпаются вокруг меня золотистой пылью, пока я смотрю в большие и тёплые глаза будущего Октинимоса — мисс Леви Дим — и втайне улыбаюсь чрезмерной серьёзности её детского лица. Впрочем, даже во сне я помню, что у неё есть право быть такой настороженной, есть право на недоверие и опаску. Она глядит на меня исподлобья, и на её лице читается вопрос: «Что этому человеку на самом деле от меня нужно?».
А я даже и не помню, зачем тогда приходил. Единственное, чего мне хочется сейчас — просто стоять и молчать вместе, пока пение далёких колокольчиков настраивает нас на единый лад. Листья кружатся так медленно, как не допустит ни один мало-мальски уважающий себя ветерок.
Невидимая рука поворачивает круг сцены, и вот я вижу нас двоих уже со стороны. Я — то есть, не совсем я, а тот плохо воспитанный кретин из реальности — подходит к Леви почти вплотную, дотрагивается пальцами до её висков и делает это так нагло, как я уже не осмелюсь.
Пожалуйста, докажи, что сохранил хоть каплю мозгов. Пожалуйста, помни, с кем имеешь дело — твои противники хитры и опасны. Попрощайся с мисс Дим и уходи, не усложняй всё…
Ещё один поворот сцены, напрочь сметающий уютные декорации парка Меокуэни.
Бар «Алхимия». Две светлых фигуры за столом, и это не мы: меня сон поместил у стойки, а Леви неподвижно застыла у самого входа. Лидия Стэпфорд и странная наставница; я не слышу их сейчас, но помню ту беседу.
Носительница — так они называют Леви. Они пытаются сдержать её силы. Её ждёт не Инициация…
Леви наблюдает за ними, но едва ли понимает, о чём они говорят. Она идёт вперёд, и в этот момент одна из ламп, спрятанных в шахматных фигурах на потолке, гаснет; Лидия Стэпфорд поднимает узкую руку, манит Леви к себе, и та ускоряет шаг.
Свет в баре начинает резко мерцать, будто электрическая сеть не в порядке. Я тоже трогаюсь с места и понимаю, что сейчас я не зритель — я полноправный участник действия. В то же момент наставница Леви странно дёргает плечом, затем встаёт, и в её руках нервно вспыхивает лезвие атама — жертвенного кинжала.
Что это за ритуал? Ведь атам — лишь наследие прошлых веков, символ положения Октинимоса, его уже давно не используют по назначению, так что же она будет с ним делать?..
Я должен подойти ближе…
Сероватые лучи неисправных светильников упали на открытую шею Леви, и её наставница занесла нож.
До этого момента я прекрасно осознавал, что сплю, но тут мой здравый смысл выбросил на ринг полотенце, и я рванулся к женщинам, чтобы оттолкнуть Леви. Чёрт возьми, я даже почти успел, но за долю мгновения перед тем все лампы разом ослепительно полыхнули и погасли уже насовсем, погрузив зал в непроглядную тьму.
Пальцы ухватились за пустоту. На сцене не осталось никого, кроме меня и странного куска ткани, неизвестно откуда взявшегося под моей ступнёй. Я наклонился, схватил его, и в постепенно возвращающемся свете разглядел, что это шёлковый платок с узором из болезненно ярких роз.
…Меня разбудил грохот тела, упавшего где-то близко от моей двери. Чёрт, я забыл её прикрыть. Прошлёпав босиком по холодному полу, я исправил это упущение и остался в темноте, которая живо напоминала о едва покинутом сне. Сердце колотилось так, что я начал опасаться за целостность своих рёбер.
Когда-то бабушка лично руководила исследованиями в области предсказания будущего, и ни одна система не оказалась работоспособной. На вещих снах Октинимосы поставили крест едва ли не в первую очередь.
Всё увиденное было лишь эхом моих собственных мыслей, не больше. Но… и не меньше.
Уличный фонарь за окном неожиданно впал в истерику: замерцал чередой коротких вспышек, издал громкий треск, потух, а затем снова включился. Так это ты, дружище, спонсировал фантасмагорию в моём сне…
Я добрёл до постели, упал на неё и зарылся лицом в подушку, бессильно вгрызаясь в ткань, чтобы не сорваться на постыдный скулёж.
Стоя на автобусной станции Трипл Спайкс первого октября, я думал о справедливости, репутации и своей семье в лице бабки — странной, суровой, но уж какой есть. Да о чём говорить? Меня уже три года считают изгоем, а я до сих пор мыслю себя частью Ассоциации, пытаюсь заботиться о её благе… и боюсь за леди Вендеву. Мне так и не удалось придумать себе другую жизнь. Прав был Тансерд — лисёнка вырастили простаком.
А теперь ещё и это. Мне худо-бедно удалось собрать себя по частям после смерти сэра Вайна, но если что-то случится с Леви, моё сердце разобьётся снова. Я и рад бы чувствовать иначе, но не могу.
Как бы то ни было, это моя последняя осень в Трипл Спайкс. Всё должно закончиться — либо для меня, либо для сволочей из Ассоциации.
Первое, конечно, вероятнее. Ну, что же, тогда мы с ними встретимся в аду.
Глава двадцать вторая. 11 октября 1985 года, 22:35, час Луны
День тянулся долго, но всё плохое имеет свойство заканчиваться. Когда густая и совершенно беззвёздная ночь окутала общежитие Зар Шел Врадим, Леви почувствовала себя лучше: темнота будто приглушила часть беспорядочных звуков, которые долетали извне и страшно утомляли.
Пожалуй, неделя изоляции действительно не выглядела приятной перспективой. Послушница уже успела несколько пожалеть о своём поведении — что, если нытьё мисс Клинг привлечёт внимание мистера Тансерда? Наставницу-то, кажется, обмануть нетрудно, но второй Октинимос наверняка сможет развеять первую в жизни магию какой-то послушницы.
Если только то, что она научилась этому Герцога, не имеет особенного значения, о котором прочитанные книги умолчали.
Кутаясь во все имеющиеся в комнате одеяла и подставляя лицо холодным, электризующим кожу потокам воздуха из распахнутого окна, она продолжала напевать мелодию талых вод вслух. Музыка комнаты стала тише, но к уже звучащим в ней голосам добавлялись новые — это означало, что процесс формирования личного Озера ещё не завершён, и за ним лучше следить. Взаимодействие мелодий представало перед внутренним взором послушницы, как партии на нотном стане.
Закончив очередной музыкальный круг, она откинулась на подушки и порадовалась, что хотя бы уроки медитации с мисс Клинг пригодились: с миром, состоящим из звуков, могла справиться только Тишина, и Леви была ею.
Часы показывали без пяти одиннадцать. А любопытно, придёт ли наставница поутру, или возможность выспаться — то, за что эту изоляцию следует благодарить?
Уронив одну из своих подушек и подметая пол одеялами, Леви добралась до окна, чтобы закрыть его. С исчезновением ветра в комнате стало почти тихо.