Леви стояла перед зеркалом и прислушивалась, закрыв глаза. По сравнению с утомительным шумом реальности ткань сна звучала ярче и чище; её мелодии казались более простыми и податливыми. Стоило погрузиться лишь немного глубже, отдать им больше пространства внутри — и можно будет плести из них длинные, замысловатые узоры. Корни сновидений, из которых вырастут новые миры…
Осторожно коснувшись разумом клубка мелодий, Леви ощутила, как по телу — или тому, что служило ей телом здесь — проходит волна дрожи, затихая на самых кончиках пальцев. Не открывая глаз, послушница подняла руку: ей казалось, что на каждом её ногте сидит бабочка. Шаг вперёд, ладонь ощущает гладкую и холодную поверхность; бабочки разом взлетают, и чувствительный воздух трепещет от взмахов их крошечных крыльев.
Время открыть глаза. Комната не изменилась, но в зеркале больше нет её отражения. Вместо знакомых тёмных декораций спальни на Леви смотрит умопомрачительно-синяя бездна, полная дрожащих звёзд. Приходят воспоминания о бессонных ночах, которые Рэйен проводила с дочерью в Аппалачах: подержанный телескоп был их небесным кораблём.
Странно…
Прищурившись, Леви отняла руку от зеркала: оно не отражало ни одного знакомого созвездия.
— Будь осторожна. — На сей раз мягкий голос Кроцелла не застал послушницу врасплох. — В Ноо легко заблудиться.
— И что случится, если я потеряюсь?
На сей раз Герцог устроился не в кресле, как обычно, а на письменном столе Леви. Отметив про себя его привычку красоваться, послушница невольно усмехнулась: каждая встреча с Герцогом открывала в нём новую грань человечности.
— Твоё тело проснётся без тебя. — Кроцелл пожал плечами.
— А мне будет не всё равно? — Леви снова оглянулась на зеркало. Чужое небо исчезло, и в стекле отражалась только её собственная физиономия, более лукавая, чем обычно.
— Мне нравится то, что я слышу сегодня в твоих мыслях. — Герцог улыбнулся и легко спрыгнул со стола. Серебряные пряди его волос заколыхались, размётываясь по полу, будто струи воды с эскизов да Винчи. — Гораздо меньше страха.
— Я начинаю привыкать.
— Но помни о бдительности. Забредёшь слишком далеко — и станешь щепкой в потоке снов. Покинутое тело вскоре увянет, и вместе с ним твой дух распадётся безвозвратно. Вы очень хрупки, Леви: стоит лишь сердцу перестать биться — и вы навсегда возвращаетесь к праху, из которого были созданы.
Голос Кроцелла дрогнул, словно какая-то нота в нём дала трещину. Занавеси всколыхнулись от внезапного порыва хлёсткого, почти леденящего ветра, и послушница поёжилась, не до конца понимая, отчего на самом деле её пробрал озноб.
— Странно… там, в парке, было столько людей. Разве все они ещё живы?..
— В парке нет никого, кроме Танцора и его воспоминаний. Он хорошо помнит лица, но те, кто их носил, давно растворились в Ноо. Сны уже взрастили новые души из почвы, которую они собой наполнили.
— Но ведь сам Танцор тоже должен был?..
Кроцелл приблизился к Леви почти вплотную, загородив её плечом от взбесившегося ночного воздуха.
Ястребиный поворот головы, резкий блик неведомого света на острой скуле, презрительный взгляд — и ветер будто отшатывается прочь, за оконную раму… Лёгкое, почти незаметное изменение в музыкальном рисунке.
— Стихиалии уже заинтересовались тобой. — Кроцелл вдруг посерьёзнел. — Не будем терять времени.
— Подождите! — Неожиданно для себя послушница схватила Герцога за край рубашки. — Что всё это значит? Кто такой Танцор на самом деле? Вы, могущественное и сильное существо, склонились перед ним…
Кроцелл усмехнулся и мягким движением высвободил ткань; Леви почувствовала, как прохладные пальцы ласково касаются её лба, и едва пробудившаяся тревога затихает. Прикосновение Герцога обладало почти той же силой, что и прикосновение Рэйен Дим — и она почти так же гладила маленькую дочь по волосам, когда та просыпалась после страшного сна.
— Дело в уважении, Леви. Да, я бессмертен. И, в твоём понимании, конечно, могущественен. Вот только мне это ничего не стоило — я был создан таким. Танцор таким стал сам, и его сила — не дар, но заслуга. Мир требует очень многого от тех, кто хочет уберечь свой дух и память от распада за чертой смерти… а от тех, кому это удалось, он требует ещё больше.
— Значит, смерть — не всегда конец?
Ожидая ответа, Леви подняла глаза и встретилась взглядом с Герцогом. Приглушённый свет, постоянный обитатель его зрачков, внезапно погас, и Кроцелл опустил голову — так, что несколько серебряных прядей упали на лоб послушницы.
— Не всегда. Но таких, как Танцор, очень мало… к моему большому горю.
Он отстранился, и в его глаза вернулись неоново-синие огни. Леви ощутила в воздухе беззвучную и неприятную вибрацию; кажется, Герцог тоже. Бросив быстрый взгляд на окно, Кроцелл чуть прищурился:
— Сегодня в вашем общежитии что-то происходит.
— Как будто кто-то царапает стекло, — Послушница поёжилась, пытаясь стряхнуть с себя липкую пыль, которой странная вибрация оседала на её коже.
— Эхо какого-то ритуала. Может быть, призвали одного из нас. — Кроцелл фыркнул, и по его лицу скользнула тень пренебрежения. — Насколько я знаю, Ассоциация хранит с десяток Печатей, так что выбор велик. Впрочем, нам действительно пора.
— Мы снова полетим?
— Если пожелаешь. Но существуют и более короткие пути — в Ноо дороги плетутся иначе. Их нужно только нащупать
— Можно попробовать?.. — вырвалось у Леви.
Она и сама не ожидала собственного вопроса, а потому была уверена, что ей откажут. Однако Герцог лишь пожал плечами:
— Думаю, да. Во всяком случае, пока я здесь.
Оградив свой разум от посторонних мыслей плотной стеной тишины, Леви вызвала в памяти мелодию, которая звучала на берегу ночного озера. Конечно, первые ноты, пришедшие ей на ум, принадлежали пимаку Танцора; на их живой, колышущийся шёлк лёгкими перьями опускались призвуки ветра и дыхания спящих деревьев. Песня её комнаты звучала тише и проще, но это были две равноправные, стоящие друг друга партии. Следовало соединить их между собой переходом, который одинаково гармонировал бы с обеими.
Не хватало лишь инструмента. Расстроенно шмыгнув носом, послушница повернулась к Кроцеллу… и ахнула: тот протягивал ей скрипку. Не свою, точно родившуюся цельной из певучих айсбергов Ледовитого океана, но вполне человеческую — простую и слегка шероховатую с одного бока. Лунный свет чуть серебрил матовый корпус и тёмный гриф, ярко высвечивая струны.
Леви знала каждую царапину на поверхности этой милой и скромной скрипки — за годы учёбы их случилось немало. Не веря глазам, она протянула руку и приняла неожиданный дар, который взволновал её едва ли не сильней всего, что случилось за последние дни. Кроцелл молча улыбнулся и отошёл к креслу, как бы освобождая место.
Глубоко вдохнув и закрыв глаза, послушница выпрямилась и ощутила, как с прикосновением полированного дерева к ключице душа наполняется уже почти забытым чувством уверенности в себе. Движение смычка; пальцы чуть дрожат, слишком долго без практики… но струны с готовностью отзываются.
Их голос чуть хрипловат, как бывает после длительного молчания, но всё плохое однажды заканчивается. Словно капли воды, падающие на свежую акварель, ноты смешиваются с пространством, и контуры мира постепенно растворяются.
— Молодец, — мягкий голос Герцога не спорит с музыкой, а сопровождает её, точно птица. — Продолжай…
Мелодия требует крещендо — медленного, но уверенного — и Леви повинуется. На обратной стороне века пробегают огоньки, которые напоминают отдалённое мерцание уличных фонарей, если лететь очень быстро; густой запах дождя наполняет лёгкие до краёв, и пятнадцать ударов сердца спустя воздух резко холодеет.
Чувствуя пальцами ног влажную траву, послушница подумала о том, что в следующий раз лучше всё-таки обуться. Можно ли подхватить в Ноо простуду?
— Едва ли. — Тихий, но насмешливый голос слышится откуда-то из-за спины.