2: Снова, снова одно и тоже, ничего нового, здесь ничего не меняется!
Д.Т.: Таковы правила. Извини. Хочешь, я перестану это повторять при каждом вызове?
2: И что ты этим изменишь, труп? Заставишь ваш мир шевелиться? <смех>.
Д.Т.: Мир и без моих усилий справляется. Ты ошибаешься насчёт него.
2: <смех>.
Д.Т.: Не понимаю, что смешного я сказал.
2: Ты так веришь в собственные слова.
Д.Т.: Я могу это доказать. Смотри, я принёс с собой сводку новостей. Спорим, что она сумеет удивить даже тебя?
2: <молчит>.
Д.Т.: Ты меня слышишь, Великий Герцог Агарес?
2: Слышу, но не понимаю. Ты не тот. Мою печать держал другой труп.
Д.Т.: Леди Харна Вириам отказалась от неё. Теперь с тобой буду беседовать я. Привыкай. Ну, что, готов слушать?
2: Как твоё имя?
Д.Т.: Я Джеффри Тансерд. Рад познакомиться».
Отлично, сэр Тансерд. Кто, если не вы. А год в записи совпадает с тем, в который вас повысили до Второго Октинимоса через головы сразу нескольких страждущих — и вот, значит, за что. Нет, уж я-то не протестую: всё честно.
И это пугает. Самую малость.
«Красное и чёрное» снова заняло место на полке. Будь у меня допуск и много свободных ночей, можно было бы зарыться в эти протоколы, но сейчас мне нужен реестр хранителей печатей, который должен стоять где-то рядом. С Тансердом всё ясно, у него на поводке Второй Герцог, но кто общается с Марбасом?
Этот список не слишком длинный. Уверен, он будет где-то в незаконченных произведениях… ага, вот и «Ламьель», стоит проверить…
Бинго, чёрт подери!
Я бросил взгляд на планетарный хронометр, не до конца веря глазам. Только 20:05, старина Меркурий ещё держится и покровительствует авантюристам. Смешная штука с этими часами: по-настоящему управлять жизнью они неспособны, но с каждой сменой планеты в мире чуть повышается вероятность того или иного события. Это как с метеорологическим прогнозом: обещанный дождь может и не пойти, но лучше захватить с собой зонт, чем вымокнуть до печёнок.
И я, кстати, не так уж уверен, что идеальное время для ритуалов Высшей Практики — часы Юпитера. Этот покровитель сделок и переговоров с сильными мира сего как бы намекает Герцогам, что от них здесь чего-то очень хотят. Я бы обиделся.
«Тара Фейербах — Маракс, Герцог 21.
Также известен как Звездочёт. Знает всё о положении небесных светил в любой момент времени и о космосе в целом, охотно отвечает на правильно заданные вопросы. Тяготеет к осколкам метеоритов;
Фарер Глорвайт — Сиире, Герцог 70.
Также известен как Король-Гончая. Способен находить украденные или потерянные вещи. Склонен жестоко наказывать воров;
Джеффри Тансерд — Агарес, Герцог 2…».
Погодите, что? Я на секунду отвёл глаза: в висках заломило, и зрение слегка помутилось. Возможно, именно это послужило причиной моей ошибки, сейчас перечитаю, и там будет стоять другое имя…
«Джеффри Тансерд — Агарес, Герцог 2.
Также известен как Разлом. Повелевает землетрясениями, способен провоцировать и гасить их, может пробуждать и усыплять вулканы. Во время вызова рекомендуется иметь при себе газету со сводкой последних новостей.
Джеффри Тансерд — Марбас, Герцог 5».
Да быть этого не может! Один Октинимос не должен держать сразу две печати, никогда в истории Ассоциации не дозволялось иного! И эти люди запрещали мне ковыряться в носу?! Да все мои нарушения просто меркнут в сравнении!
Я отошёл к столу, швырнул на него реестр и долго тёр щёки, чтобы прийти в себя. Тансерд что, смерти ищет? Каким бы невероятным гением Высшей Практики он не был, он всё ещё человек. И для Герцогов существует только один способ появиться в физическом мире: пройти через разум хранителя печати. Спору нет, были ребята, которые пускали в свои мозги всех подряд, пополняя мировую статистику инсультов, но Ассоциация к таким достижениям никогда не стремилась.
Печать — не дар и не привилегия. Одна — груз, но терпимый. Относительно. Две… ох, мужик, не бережёшь ты себя. Чего ради весь этот риск, мать твою? Как бабушка вообще допустила такое?!
За что ты готов умереть, Джеффри Тансерд?..
Глава двадцать восьмая. 14 октября 1985 года, 20:25, час Луны
Стук в дверь выбил Леви из дремоты. Она оторвалась от столешницы, чувствуя лёгкое онемение в шее: поза была неудобной. Сначала ей почудилось, что незнакомый ритм пришёл из сна, но деликатная дробь по косяку повторилась.
Странно. Мисс Клинг стучит не так.
— Извините, я не могу вам открыть, — громко сказала Леви. — Пожалуйста, обратитесь к моей наставнице.
За дверью охнули, что-то зазвенело, и в скважине повернулся ключ. Послушница вскочила, окинула комнату взглядом и прислушалась к тихому пению своего источника. Сформировавшись, он стал звучать гораздо спокойней, а покров музыки Герцога помог ему слиться с общей мелодией здания, наполненного магией…
Бояться было нечего, но сердце Леви всё равно дрожало, будто птенец на самом краю гнезда.
Дверь отворилась. На пороге стоял Джеффри Тансерд. Этим вечером Второй Октинимос надел светлый костюм с шоколадной рубашкой; из воспоминаний Леви на нём уцелели только шейный платок с пунцовыми розами и шапка смешных кудрей. Зелёные глаза чуть улыбались на совершенно бесстрастном лице.
Послушница напрягла слух, но мелодии сэра Тансерда звучали так далеко, что прочесть их оказалось невозможным.
— Я могу войти? — спросил Второй Октинимос.
Немного растерявшись, Леви кивнула и убрала с лица спутавшиеся пряди. Тансерд переступил через порог, слегка поклонился и вопросительно поднял брови, глядя на пустое кресло.
— Добрый вечер, сэр… Садитесь, пожалуйста. Очень рада вас видеть.
— Спасибо. Не беспокойся, я отвлеку тебя совсем ненадолго. Сегодня мы готовимся к прибытию леди Вендевы, и я нужен в «Алхимии».
— Конечно… как вам удобно.
Сэр Тансерд обвёл взглядом комнату, и Леви похолодела. Кроцелл обещал, что никто ничего не заметит, но чутьё шептало ей: если у Второго Октинимоса возникнут подозрения, он непременно докопается до правды. И даже вида не подаст.
— Как идёт твоё Очищение, Леви?
— Н-неплохо, сэр.
Скорее всего, мисс Клинг всё время жаловалась на послушницу. Тансерд должен знать подробности. Но что отвечать на такие вопросы?
— Кажется, ты неплохо переносишь аскезу. Это хорошо. Веришь ли, — Второй Октинимос подмигнул Леви, жестом предлагая ей занять стул, — я сам иногда разгружаю себе голову изоляцией.
Не зная, что сказать, послушница благодарно улыбнулась. Запутавшись от волнения в собственных руках, она сцепила их на коленях и слишком сильно сжала пальцы, вдавив ногти в кожу запястий. От небольшой боли тревога ослабла.
— Но, знаешь, мне хотелось бы убедиться, что твоё желание практиковать этот путь обусловлено смирением, а не гневом. Скажи мне, Леви, что ты думаешь о нашей организации?
— Я… ещё ничего не сделала для неё, сэр.
Тансерд засмеялся:
— А ты патриотка, да? В Белом Доме этому ответу бы аплодировали. И я тоже: звучит он восхитительно. И абсолютно бессодержательно, но это другая история.
— Но я ведь ещё ни с кем не работала, не занималась исследованиями и даже не практиковала…
Послушница спохватилась: последнее утверждение было однозначной ложью, которой она хотела избежать. Но Тансерд, по-видимому, не обладал зоркостью Танцора или Кроцелла; он смотрел на Леви, спокойно ожидая продолжения.
— …поэтому я пока не знаю, что думать.
— Честный ответ. — Второй Октинимос усмехнулся и откинулся назад. — Я бы встревожился, если ты начала петь нам дифирамбы. Мы — серые ребята, Леви: не хорошие и не плохие. Ассоциации есть, чем гордиться… и хватает поводов для стыда.
— А разве по-другому бывает? — Послушница нашла в себе силы вскинуть голову и посмотреть прямо в глаза сэру Тансерду.
— Не-а. — Тот потряс кудрями, улыбаясь и легко выдерживая её взгляд. — Я думаю, что никто в это и не верит по-настоящему, хотя многие мои коллеги смотрели бы на меня косо, если бы узнали, что я говорю с тобой о таких вещах. Им хочется, чтобы юные практики надеялись на торжество добра и справедливости. Если тебя это прельщает, скажи — я могу попробовать солгать.