Подземелье. Низкие потолки. Тихая беседа. Меня — печать — помещают в центр пола, изрисованного охристыми линиями. Пять белых плащей, один тёмный…
Фигуры бесшумно скользят вдоль стен, занимая места, будто готовясь начать общий танец. Я — ось… нет, я — нить. От моего сознания остаётся уже очень мало, и с каждой песчинкой в мировых часах всё меньше… Тишина невыносима. Времени больше не существует.
Вспышка интереса: тёмная фигура начинает петь. Я всё ещё не понимаю ни слова, но слышу, что пение фальшиво. Печати нет дела до хрипов и повизгиваний: наконец-то в мире происходит то, что касается её напрямую. Она терпеливо ждёт.
— Ипос…
Слово звучит громко, повторенное всеми шестью практиками сразу.
— Ипос…
Печать отзывается, теплеет, и я чувствую, как оживает её собственный голос — неслышный, но болезненно реальный. Она поёт, обращаясь к тому, кто должен прийти.
— Ипос!
Я — уже не нить, лишь тонкое волоконце мысли… и оно рвётся.
Я рвусь.
— Ипос!!
— Что?.. Эй, Нетус? Ты здесь?
Встряхнувшись, я выронил рисунок. Ветер мгновенно подхватил его и вынес за пределы Триангулума, чуть смазав один из солевых углов. Терри, обеспокоенно глядевший на меня, весь покрылся потом, а жилы у него на висках вздулись так сильно, что стали видны даже подслеповатому мне.
— Вырубай контур, — прокашлял я и окончательно испоганил ритуальный узор собственным телом. Низкая вибрация резервуаров стихла мгновением раньше.
— Ты как? — осторожно поинтересовался Терри, не приближаясь ко мне — наверное, ему не хотелось наступать на едва остывший Триангулум.
— Порядок, — отозвался я и чихнул: взметнувшаяся соль забилась в ноздри.
До «порядка», разумеется, было далеко. Ноги снова меня не держали, но хотя бы чувствовали траву и простыню — следовательно, оклемаюсь через непродолжительное время. По крайней мере, моему телу хватило сил не лежать ничком, а вполне себе ровно усесться. Пальцы сами нашли сигаретную пачку и злобно скомкали — она была пуста. Чёрт.
— Ты чего такое сейчас проорал? Я чуть контроль не потерял.
— То, зачем я всё это устроил. Извини, что так нагрузил.
— Да брось ты.
Терри поднялся, и я видел: он врёт не хуже меня. Его пошатывало, а жилистая рука шарила у пояса — там, где раньше находилась плоская фляга. Сейчас она отсутствовала — видать, он оставил её в трейлере.
— Спасибо, мистер Макферсон.
— За что?
— Идиотский вопрос.
Возможно, следовало поумерить свою дурацкую резкость, но я не мог. Если уж в здравом уме эта задача была для меня непосильной, то сейчас, когда мои мозги ещё не полностью всплыли со дна чужой памяти, не стоило даже пробовать.
— Ты, чёрт подери, мог отбрехаться. Я прошу о вещах, в которых нет ни малейшей выгоды ни для кого, кроме меня, но ты зачем-то интересуешься, что я при этом чувствую, и мне страшно хочется ответить честно, хотя это не должно тебя волновать.
Терри Макферсон нашарил оброненную флягу в траве чуть поодаль и приложился к ней, а затем вернул своё внимание мне.
— Что-то ещё, парень?
— Вы с Милли — два сапога пара. Я вас обоих не понимаю. Почему вам не наплевать? Почему она отвезла меня не в больницу, а сюда? Почему ты со мной возишься?!
Слова выходили толчками, как кровь из разорванной артерии. Странное, колючее ощущение поселилось на мёрзнущих щеках, и я невольно поднял руку, чтобы его стереть. На костяшках пальцев остался чуть влажный след.
Самоучка, тем временем, продолжал хлебать из своей фляги мелкими глотками. Его лицо чуть покраснело.
— Я же говорил: ты не в себе, — хрипло произнёс Терри, возвращая опустевший сосуд на пояс. — Всё сказал? Или ещё остались вопросы?
— …Откуда-нибудь поблизости можно позвонить?
— Автомат у большого шлагбаума, пешим ходом минут десять. — Самоучка махнул рукой в сторону городской черты. — В твоём состоянии — двадцать, если не потеряешься. Сделай милость, как пойдёшь обратно — захвати пожрать, а то сил уже нет никаких.
Шмыгая носом, я заставил себя подняться. От стыда и беспричинной злости хотелось бежать — далеко и не оглядываясь. К счастью, такой возможности у меня не было, но гордыни хватало, чтобы хоть немного держать лицо.
— Ботинки надень, — каркнул Терри, скрываясь в трейлере. — Холодно же.
— Не надену, — прошипел я ему вслед.
Глава тридцать шестая. Марс в Тельце
Мирные склоны под зеленоватым северным небом устилал снег, который не холодил ни рук, ни лица. Последний пройденный дольмен недавно скрылся за очередной вершиной, но ритм не смолкал. Леви уже настолько привыкла жить мелодиями, что иногда закрывала уставшие глаза и шла так, на слух.
Здесь было очень мало звёзд, а на горизонте в направлении следующего дольмена разливалось что-то, похожее на рассвет — будто ещё несколько секунд, и из-за чёрной линии холмов вынырнет яркий краешек солнца. Но послушница и её странный спутник с кайманом на плече шли по снегу уже порядочное время, а утро так и не наступило. Очередная иллюзия Ноо.
Из тумана и хвойных рощ по обе стороны тропы то и дело вставали покосившиеся дома, взирающие на бледную зарю пустыми окнами. В этой картине было нечто безысходное, и, как предполагала Леви, куда более опасное, чем всё, что ей довелось увидеть во время этого путешествия. Впечатлений хватало, и даже с избытком, лишающим послушницу способности удивляться…
Но безветренная пустота за несколько минут до восхода наводила жуть. Действительно ли они должны идти в сторону ненаступающего рассвета? Не приманка ли это, уводящая путника всё дальше по ложному следу?
Драчун, впрочем, не выглядел ни напуганным, ни обеспокоенным. Его шаги не оставляли следов на снежном покрове.
— Мне здесь тоже не нравится, — сообщил он, ненадолго оборачиваясь к Леви.
— Что, мой щит не работает?..
— Работает, просто я иногда на тебя смотрю. Не волнуйся, мы ведь идём по ритму, так что не потеряемся.
Леви зябко повела плечами. Крылья ей больше не мешали — она избавилась от них, когда поняла, что тратит слишком много сил на поддержание необычной формы. Да, пространство Ноо позволяло куда больше, чем мир за пределами снов, но и восстановить энергию в нём было гораздо сложнее…
Послушница надеялась, что сумеет продержаться. Преимущества дружбы с Кроцеллом и музыкальной памяти позволяли ей поддерживать щит-мелодию практически без усилий, но и он мог отказать в любой момент. Волнами накатывала странная сонливость… но что произойдёт, если уснуть внутри сна?
Взобравшись на очередной холм, Драчун присвистнул, но ничего не сказал. Поравнявшись с ним, Леви почувствовала непреодолимое желание спрятаться за его спину, которое едва сумела побороть.
Внизу открывалась пологая долина, затопленная языками холодного пламени. Тёмные острия сосен корчились в мертвенной синеве, а под ними мелькали продолговатые пятна. Иногда мрак вздувался то здесь, то там, словно огромные гнойники, которые мгновенно лопались, и в эти моменты Леви отчётливо слышала больные, диссонирующие трели.
И ритм, разумеется, уходил прямо в кипящие облака света.
— Мне кажется, там не пройти, — полувопросительно сказала Леви, косясь на Драчуна.
— Точно. — Спутник качнул подбородком. Кошачья ухмылка сползла с его лица. —Придётся огибать.
— Что это такое?
— Что угодно. Здешние места могли взбеситься по тысяче причин, которые меня не заботят. Ты в самом деле хочешь знать?
У кромки света вздулась огромная, склизкая на вид башня красноватой тьмы, испустила жестокий визг и умерла, распространяя по склону запах мучений и гнили. Послушница невольно зажала нос, а Драчун скривился.
— На самом деле, нет, — прогнусила Леви сквозь ладонь.
Старший Дух резко втянул носом воздух и наклонился к своему кайману. Рептилия неохотно махнула хвостом, соскользнула на снег и медленно затопала вниз по холму — но не к горящему туману, а левее, в обход.