Меч сам собой прыгнул в ладонь.
Взметнулся наискось над головой, ткнул тупым концом в отшатнувшийся диск луны.
– Кто… кто ты такая?!
Тонкие руки женщины нырнули за пазуху кимоно, в сокровенное тепло, но вместо ножа она выхватила украденную маску, закрываясь ею, словно непрочным резным щитом. Теперь вместо жуткого, тысячеликого лица на юношу глядела «Горная ведьма» – брови тушью прорисованы под самым лбом, рот страдальчески приоткрыт, провалом смотрятся вычерненные зубы; волосы намечены темной краской, посередине разделяясь пробором…
Удар пришелся не в маску – святотатство, недостойное актера в третьем поколении.
В руку, чуть ниже левого запястья.
Послышался отчетливый хруст. Окованное медью дерево вновь поднялось, готовое с силой опуститься, но юноша замер: краденая маска упала на могильный холмик, и вместо лица жены покойного мастера или хотя бы вместо тысячи лиц, безумно слитых в одном, на Мотоеси уставился гладко-лиловый пузырь, похожий на яйцо или волдырь после ожога.
Нопэрапон.
Воровская нежить, способная принимать любой облик.
И, страстно желая избавиться от наваждения, выхлестывая из себя весь ужас, накопившийся еще с момента падения на неостывший труп; изгоняя всю чудовищность ночной погони и рыскания по пустому кладбищу за невольной или вольной убийцей мастера Тамуры…
Юноша бил и бил, уподобясь сумасшедшему дровосеку, деревянный меч вздымался и опускался, вопль теснился в груди, прорываясь наружу то рычанием дикого зверя, то плачем насмерть перепуганного мальчишки; а с неба смотрела луна, вечная маска театра жизни.
Луна смеялась.
6
Колени подогнулись, и юноша упал, больно ударившись о надгробие.
Сил подняться не было.
Рядом лежал сверток с десятью ре, выпав во время противоестественной бойни. По нелепой иронии судьбы сверток упал прямо в ладонь умирающей нопэрапо н, и тонкие пальцы машинально согнулись, будто желая утащить с собой деньги туда, во мрак небытия.
Вместо лилового пузыря на юношу смотрело его собственное лицо.
Но подняться, ринуться прочь… нет, не получалось.
– Я… – Тонкие губы дернулись, сложились в знакомую, невозможно знакомую гримасу. – Я… я не убивала… мастер сам – сердце…
Мотоеси захрипел, страстно желая проснуться в актерской уборной и получить за это нагоняй от сурового отца.
Нет.
Кошмар длился.
– Я… в Эдо такая маска… деньги нужны были!.. Деньги… де…
Кровавая струйка потянулась из уголка рта.
Нопэрапон больше не было.
Поодаль, на могильном холмике валялась краденая маска, стоившая жизни своему творцу и воровке. Только вместо знакомых черт «Горной ведьмы» деревянная поверхность теперь была гладкой, полированной, больше всего напоминая скорлупу яйца или волдырь после ожога.
Не помня себя, забыв о деньгах, юноша подхватил маску, плохо соображая, зачем он это делает, и бросился во мрак, полный лунным смехом и стрекотом обезумевших цикад.
…отец не ругал его за потерянные монеты. Еще бы, такое потрясение! – явиться в дом мастера масок и найти хозяина на полу мертвым и ограбленным… Любой растеряется, будь он даже потомственным самураем, а не актером, человеком души тонкой и чувствительной!
Нет, великий Дзэами не стал ругать младшего сына.
А сын не стал показывать отцу, во что превратилась работа мастера масок, последняя работа Тамуры-сэнсея.
7
Через день труппа уехала в Эдо.
III. По образу и подобию. Олег
Колено уже почти не болело.
Впрочем, боли не было и в самый первый момент, в миг мальчишества, минуту глупости, за которую я буду поминать сам себя тихим помином в лучшем случае до конца лета.
Если не больше.
В дверь сунулась пухлощекая мордочка и захлопала ресницами. Мордочка была так себе, а ресницы – просто чудо. Длинные, черные, пушистые… Если бы проводился международный конкурс «Ресницы-98», то у мордочки был шанс.
– Олег Семенович… может, это… может, я?! Я умею…
– Спасибо, – с натужной вежливостью буркнул я, еле успев сдержать начальственный рык (кто, понимаешь, смеет без разрешения оставлять занятие?!!). – Спасибо, я сам умею…
Отрываться на мордочке было бы стыдно. Пусть я всегда утверждал, что истинный учитель просто обязан быть несправедливым по мелочам – и все равно. Тем паче группа сей доброй самаритянки ждала во дворе. Их тренировка начнется через полчаса, а пока они вольны в поступках. Увы, слух о моей болящей коленке успел выпорхнуть наружу, и теперь многим суждены благие порывы, от которых надо успеть оградиться.
Иначе замучают.
Насмерть.
Дверь не спешила закрываться. Ресницы все хлопали и хлопали, гоняя легкий сквознячок; я улыбался уже из последних сил, а для себя переименовал мордочку в ведьмочку. Точно, ведьмочка и есть. Помню, ее привел в сентябре кто-то из наших, гордо сообщив на ухо:
– Крутая сенсиха! С сертификатом…
Моя кислая физиономия разом остудила его пыл.
Сенсиха и впрямь оказалась крутая. Когда я изредка являл младшим свой светлый лик, а они выжимали меня до седьмого пота, сдирали семь шкур и устраивали семь казней египетских – ведьмочка регулярно забивалась в последний ряд. В угол, в самый дальний. Круглолицая хохлушка, местная Солоха, она тайком сообщила своему приятелю, что от меня исходит столб огненный и фиолетовое свечение, чего ее хрупкая аура никак перенести не может.
Странно: перенесла и не сбежала.
Редкость.
Поверьте мне на слово: наиредчайшая редкость.
– Спасибочки, – неприятным баритоном повторил я. – Извини, родная, но я не могу в присутствии посторонних ликвидировать энергетическую утечку. Канал «ци-лунь» сбоит, понимаешь?
Это она понимала. Это она еще как понимала, и я наконец остался один.
Услужливое воображение мигом нарисовало картинку. Я соглашаюсь на помощь ведьмочки, она вихрем влетает в тренерскую и, грациозно сбросив кимоно (эт-то непременно, господа мои!), втирает мне в коленку дымящийся отвар. А я выпендриваюсь доморощенным Воландом, слушая вполуха, как из-за стены громыхают заклинания вкупе с методичным воплем хора демонских глоток.
Любой нормальный человек, сосчитай при нем до десяти по-японски, примет это за наигнуснейшее заклинание в десять этажей.
– Р-рэй!
Ага, значит, все. Надо плотно закрыть дверь.
– Надо дверь закрыть, – сказал Ленчик, входя и брякая засовом. – Они тебя лечить хотят. Мануально и по-всякому. Слышь, Семеныч, ты как?
– Отлично. Теперь буду хромать на обе ноги.
Лицо Ленчика выразило неодобрение. Интеллигентное неодобрение, с каким он обычно просит закрыть форточку (сквозит!) или ищет заваленные чужим барахлом кальсоны (на улице сыро!). У младших это поначалу вызывает улыбку; у остальных – ничего не вызывает. Привыкли. Даже легенд насочиняли, впору эпос составлять. А правда тихо лежит себе у Ленчика в боковом кармане: затертая корочка инвалидского удостоверения.
Редко кто верит с первого раза, что этот крепыш с осколком в позвоночнике сам поднял себя из кресла. За волосы. И с тех пор не боится ничего, кроме сквозняков и простуды.
Ладно, замнем. Тем паче я прекрасно помню, с каким упрямством Ленчик требовал еще у Шефа перевода в мою группу, хотя стаж его занятий вкупе с опытом тянул на большее – я тогда средние года учил. Боже, как давно это было…
– Читал?
В поле зрения объявилась вырезка из газеты. Я привстал, и колено мигом напомнило о себе. Да, точно, до конца лета, никак не меньше… Вырезка бумажным мотыльком трепыхнулась в воздухе и подлетела ближе.