«Сэнсэй!» — послышались восторженные крики. К нам вверх по склону бежали мальчишки, у одного к из них в руках была пластиковая бутылка. «Сэнсэй, сэнсэй, посмотрите, что у нас!» — «Вы их учитель?» — спросила я. Деверь пожал плечами: «Я же тебе сказал, я безработный. — Потом он вдруг наклонился ко мне и заговорил торопливо, почти зашептал, чтобы никто не услышал: — Ну а как еще дети могут обращаться ко взрослому, который целыми днями играет и возится с ними? У нас слишком большая разница в возрасте, чтобы называть меня по имени. А быть для них „дяденькой“, ну… можно, конечно, но пусть говорят, как знают. Я же не бандюк-переросток какой-нибудь — шпынять малышню». Он едва успел договорить, как мальчишка с бутылкой снова заорал: «Сэнсэй!» — и поднял бутылку, показывая, что внутри. Внутри бутылки было сухо. Черные сколопендры ползали кругами, пытались взобраться на пластиковые стенки, но падали с тихим стуком обратно на донышко. Мальчик, судя по виду, был очень доволен. Деверь подхватил бутылку, изучил ее на свету, потом потряс из стороны в сторону, чтобы получше разглядеть содержимое, и отдал ее мне. Бутылка оказалась тяжелее, чем я думала. Сколопендры карабкались друг на друга, пытаясь забраться повыше на стенки. Я чувствовала сквозь пластик, как они шевелятся, моя ладонь ощущала каждое их мелкое движение. Один мальчик авторитетно произнес: «Бабуля заливает их маслом». Другой добавил: «Если маслом залить, тогда они становятся очень вонючими!» Я присмотрелась к сколопендрам. На их спинках иногда попадались белые крапины. «Какая гадость», — сказала я. Мальчик вздохнул и посерьезнел. Другой, стоявший рядом со мной, выхватил у меня из рук бутылку и засунул себе под футболку, из-под которой торчал теперь его загорелый живот. Я слышала движение маленьких многочисленных ножек, скрипящих по пластику. «Это замечательные сколопендры. Просто отличные! — Деверь почесал уголок рта. — Только смотрите, чтобы они вас не покусали». — «А мы их не боимся!» — «Мы сколопендровым маслом помажем!» — «Только оно вонючее ужасно». — «Ага, даже нос отваливается!»
Издалека доносятся звуки фейерверка. Черная стрекоза скользит над поверхностью реки. Мальчик взмахнул сачком, но стрекоза увернулась и села прямо на воду. Мы с деверем продолжили идти вдоль реки. Я спросила: «А почему вы ушли из дома?» Он сделал грустное лицо, но тут же улыбнулся — широко, во весь рот. Когда он так улыбался, то был как две капли воды похож на дедушку. Неожиданно он звонко воскликнул: «Да я вот как-то не вписался в семью! — Голос его дрожал от едва сдерживаемого смеха. — Ты только не подумай, что они плохие люди. Они хорошие — и мать, и все остальные. Все как один законопослушные граждане. Да я и сам законопослушный гражданин. Мухи не обижу. В общем, никто не виноват. Просто семья — это такая довольная странная штука, не находишь? Вот есть пара: мужчина и женщина, ну, или самец и самка, если хочешь. И эта пара спаривается. Для чего? Чтобы оставить потомство. А что, если не всякое потомство стоит оставлять? Возьмем меня, к примеру: я потомство своих родителей. В чем моя ценность для продолжения рода? Чем я заслужил свою жизнь? Почему, чтобы вырастить такого никчемыша, как я, мой отец должен был похоронить себя на работе? А мать? Она с самого начала ухаживала за свекровью, с которой у нее ни капли общей крови не было, с которой она не жила, а уживалась. Бабуля, правда, рано умерла, мать еще совсем молодая была. Но смерть — тоже дело непростое. Много чего успело произойти — до того как. И между прочим, мать до сих пор ухаживает за свекром, а с дедом нашим, ты знаешь, вообще нелегко. Боюсь, это бесконечная история. Невестка… моя мать была вынуждена все время поступаться собой в семье мужа, ставить на первое место чужие интересы. Когда я вижу жертвы, на которые мои родители пошли ради того, чтобы их род продлился во мне… мне становится страшно… Мне стало страшно. Понимаешь? А если не понимаешь, может, оно и к лучшему. На одну семью — один потрясатель устоев. Я не выдержал и ушел. Но к счастью, у меня был младший братик, умница, достойнейший молодой человек, он нашел себе невесту, привел ее в дом. Какое облегчение! Я это говорю совершенно искренне. Я действительно так чувствую. Но почему? Откуда это чувство? Наверное, я все-таки счастлив, что мой род не прервется. Как ты думаешь? Это странно, правда? В моем-то возрасте… не странно даже, а стыдно. Такая никчемная жизнь. Посмотри на меня: я позор семьи, меня прячут от невесты моего младшего брата…»