Входная дверь была открыта настежь начиная со второй половины дня. Сплошным потоком к дому стекались незнакомые старички и старушки, медленно разувались на пороге, произносили слова соболезнования. Опершись рукой на стену или обувной шкаф, морщась от боли в коленях, они вскарабкивались на высокий приступок, отделяющий прихожую от внутренних помещений. Я и не подозревала, что для того, чтобы войти в дедушкину часть дома, нужно так высоко поднимать ноги. В прихожей — ни перил, ни пандуса. А ведь дедушка довольно часто выходил из дома — видно, сохранил хорошие суставы и поясницу. Старушки, собравшиеся сегодня здесь, были непохожи друг на друга. Одни — седые, другие — крашеные брюнетки, а некоторые — с удивительными светло-сиреневыми или желтыми волосами. Одежда в основном обычная, повседневная. Сумок почти ни у кого не было — из вещей только четки в руке. Я встречала гостей в прихожей, иногда опускаясь на корточки или даже присаживаясь на приступок, чтобы подать им руку, потом шла на кухню, снова выходила в прихожую, постоянно двигалась по квартире, кланяясь гостям. Старики вряд ли знали, кто я, но кивали в ответ и говорили что-то неразборчивое. И я тоже кивала и произносила ритуальные фразы типа: «все произошло так неожиданно», «мои соболезнования». Некоторые из гостей пускали слезу, сочувственно касались моего плеча. Улучив момент, я подошла к мужу, скучающему в стороне: он так и не переоделся и был в своем рабочем костюме. «Кто все эти люди? — спросила я шепотом, присев рядом с ним. — Родственники? Они местные?» — «Без понятия, хотя, кажется, некоторых я знаю». Муж пожал плечами. Потом подошел к свекрови, которая неподвижно сидела перед поминальным алтарем, и обменялся с ней двумя-тремя фразами. Наверное, переспрашивал ее. Вернувшись ко мне, он сказал: «Вроде это местные». — «Вроде?» — «Ну, мать говорит, что тоже не всех знает». И муж без стеснения принялся рассматривать присутствующих, рассевшихся по всей комнате. Пространство перед алтарем уже было забито стариками. Это вообще нормально, что люди со всей округи огромной толпой собираются у тела покойного, которое работники похоронной компании едва успели привезти из больницы, собственно говоря, прямо в день смерти? На всенощное бдение это было не очень похоже.
Макурагё — неудивительно, что я не знала про этот обычай коллективного чтения сутр у изголовья покойного. У меня ведь никто из близких пока не умер. Кто-то из присутствующих заплакал. Некоторые люди собрались группками, по двое-трое. Один дед пришел с маленьким полотенцем на шее, будто прямо с огорода. Ему сделали замечание, он быстро стащил полотенце с шеи, пихнул его за резинку штанов, прихватив случайно край верхней рубашки, и, коверкая слова, забормотал сутры. За те несколько дней, что она ухаживала за дедушкой в больнице, свекровь сильно осунулась. Я как безработная хоть и провела в больнице больше времени, чем она, но свекровь устала гораздо больше из-за постоянной необходимости отпрашиваться в середине дня или нестись в больницу вечером после работы. Иногда, глядя кому-нибудь из гостей в лицо, она как бы застывала, а потом, очнувшись, глубоко кланялась. Старики отвечали на ее поклоны бесконечными кивками. Здесь были люди миниатюрной комплекции, были и крепыши. Веки покойного, завернутого в белое, специально подготовленное работниками похоронной компании покрывало, стремительно меняли цвет на иссиня-белый. Свекор еще раньше вышел на связь и сказал, что скоро будет, но пока так и не появился. Дедушка встретил смерть в присутствии трех неродных женщин: меня, свекрови и ее младшей сестры.
«Невестушка!» — высоким голосом позвала какая-то старушка. Я вскинулась, повернулась к ней, но она смотрела не на меня, а на свекровь. Я медленно опустилась на свое место. Свекровь, словно не слыша обращенных к ней слов, неотрывно смотрела на дедушку. Стало очень тихо. «Невестушка, послушай!» Старушка почти кричала. Но свекровь только сидела с отсутствующим видом и прижимала носовой платок к глазам. Я не могла больше сдерживаться. Встала, подошла к старушке: «Что случилось?» Старушка с пепельными волосами в карминовом кардигане выдохнула в ответ: «Цветы… — Потом добавила: — Цветы на алтаре. Нужно, чтобы по одному». Несколько человек, перебирая четки, посмотрели в сторону алтаря и закивали. Свекровь не реагировала. Тогда ласковым голосом заговорила другая старушка: «В таких случаях ставят в каждую вазу по одному цветку. Есть у нас такая традиция». — «А может, у них другая традиция?» — «Другая?» — «Это не важно. Просто должен стоять один цветок». Бледные пальцы продолжали непрерывно перебирать прозрачные бусины четок на двойном шнурке. На алтаре по обеим сторонам в вазах с тусклым золотым узором стояли белые хризантемы, которые я купила по просьбе свекрови. Обычно там были искусственные цветы, но, вытащив их и ополоснув вазы, чтобы смыть скопившуюся пыль, свекровь поставила в каждую по четыре хризантемы разной длины. Я подошла к алтарю, взяла вазы: одну — в правую руку, другую — в левую. Наполненные водой до краев, они были довольно тяжелыми. «Значит, в каждой должно быть по одному цветку?» — переспросила я, ни к кому конкретно не обращаясь. И бесчисленные старушки разом кивнули в ответ. Чувствуя на себе их взгляды, я вышла с вазами из комнаты. Я слышала, как свекровь зовет меня, но сделала вид, что не слышу. У меня за спиной кто-то пробормотал: «Он прожил долгую, долгую жизнь». Высокий голос отозвался: «Его жена, бедняжка, так долго ждала его там в одиночестве». — «Долгая, долгая жизнь». — «Ему было без года девяносто».