Мы собирались на прогулку. Адель в полном облачении, сидя на кровати, натягивала на ноги калоши, Кантель возилась у шкафа. Она заглядывала на каждую полку, вставала на стул и шарила руками по верху высокого шкафа. Она даже легла на пол и шваброй выгребла из-под него свалявшиеся комки пыли. Было очевидно, что Кантель что-то искала. Наконец она выпрямилась и, с возмущением уставившись на голову Адели, произнесла:
- Это мой платок! Отдай!
Адель с высокомерием оглядела подругу:
- Нет, он мой, Кантель! Твой - в голубую клетку, а этот - в синюю!
- Лгунья! - закричала Кантель. - Тот, что на тебе, и есть в синюю клетку!
- Раскрой глаза! Голубой от синего отличить не можешь? - Адель презрительно фыркнула.
- Ну, держись! - Кантель ловко подпрыгнула и сорвала платок с головы Адели. Та завизжала.
Кантель быстро повязала платок на голову и принялась надевать пальто.
- Он тебе так к лицу! - неожиданно сменила тон Адель. - Особенно он подходит к твоей бородавке на носу!
- Ах ты... - задохнулась Кантель. - Нет у меня никакой бородавки! А вот к твоей бородавке чудесно подойдет голубой цвет.
Грозно подперев бока костлявыми кулаками, Кантель все ближе и ближе придвигалась к Адели. И, в конце концов, оказалась ко мне спиной. И я увидела, что в капюшоне ее пальто, полыхая синим пламенем, застрял клетчатый платок. Я засмеялась. Я не могла остановиться, чтобы объяснить бедным старушкам, в чем дело. Кантель долго в упор смотрела на меня, а потом гневно спросила:
- А ты что смеешься?
Я упала на свою постель и, едва сдерживая себя, чтобы не хохотать, проговорила:
- Кантель, сударыня, то, что вы ищете, находится за вашей спиной!
Кантель покружилась на месте, пытаясь заглянуть себе за спину. Но ничего не обнаружив, рассердилась еще больше.
- Смейся-смейся! - зловеще проговорила она. - Недолго тебе еще смеяться!
***
Волшебный мамин портрет исчез. Вместо него на моей постели лежали жалкие цветные обрывки. Плача, бережно собирала я кусочки рисунка, бесчисленное множество раз складывала их. Но ничего не выходило - портрет не собирался, нескольких кусочков явно недоставало. Тогда я собрала все в кучку и положила в кармашек платья.
Глубокой ночью я неслышно поднялась с постели, полная решимости бежать. Я оделась, взяла Алиса, перелезла через подоконник и стала спускаться по пожарной лестнице во двор. Палата господина Йерса находилась на первом этаже. Спрыгнув на землю, я осторожно постучала в его окно. Неожиданно он сам вырос у меня за спиной. Почтительно приподняв свою измятую шляпу, он шепотом сказал:
- Доброй ночи, сударыня! Куда-то собрались?
- Да, господин Йерс! Вы просили, чтобы я потерпела, но я не могу больше терпеть! - быстро заговорила я. - Пойдемте со мной, прошу вас!
- Куда же?
- Туда! - уверенно указала я пальцем на темноту в конце дорожки. - Я не помню, где я живу... жила, но мы как-нибудь разузнаем про это. Я уверена!
- Вы знаете, барышня, прежде всего вам следует успокоиться! - Господин Йерс взял меня под руку и повел вглубь садика. Усевшись возле меня на скамейке, он серьезно спросил:
- А вы знаете, как отнесется матушка к вашему неожиданному появлению?
- Обрадуется, сударь... - неуверенно ответила я.
- Да, поначалу, возможно... А потом? Она расстроится, что в больнице, в которую она поместила вас для вашего же блага, вам плохо. И что же ей прикажете делать?
Я растерялась.
- Да, вы правы, господин Йерс! Я поступаю очень эгоистично! Я, наверное, никчемная дочь... - с горечью и раскаянием ответила я.
- Я так не думаю, барышня! Просто вы очень любите вашу маму.... И очень скучаете по ней, - улыбнулся он. - Пойдемте-ка прогуляемся перед сном! Такой чудесный воздух сегодня ночью!
Мы не торопясь брели по узенькой дорожке сада. На душе моей становилось спокойно, как будто все было так, как и должно было быть, так, как я и желала.
Господин Йерс остановился возле одного из деревьев и, погладив шершавую кору, произнес:
- Эх, старички! Они привязаны здесь корнями, как мы обязательствами или обстоятельствами. Вот, казалось бы, и ворот здесь нет, а никуда не уйдешь. Потому что некуда... или незачем. И все равно деревья свободнее нас, потому что корни всегда при них. Память корней - самая ценная память. Остальное - сухая пыль. А среди людей более свободны дети. Они могут сказать "нет", и с них не потребуют никаких объяснений. А вот взрослому нужно найти сотню отговорок для отказа. Даже если действие, к которому его принуждают, не является необходимым... а иногда совершенно пустым или даже бесчеловечным.
- Тогда я нипочем не хочу становиться взрослой, - грустно сказала я.
Господин Йерс погладил меня по голове и прошептал:
- Ангелус кустос... Это по-латыни - ангел-хранитель. Вы устали, мой ангел, и мне кажется, вам следует немного поспать. А утром я приду и заплету вам косички, и вы будете самой прекрасной девочкой на земле!
***
Наступила зима. Снег выпал стремительно и без предупреждений. Обычно первый снег тает, но этот, зная силу свою, обошел свой же негласный закон. Я больше не выходила на улицу. Меня поместили в изолятор, где я оказалась взаперти и совершенно одна. Мне сказали, что у меня ангина. Был ли это справедливый приговор или кто-то оклеветал меня? Я спросила об этом доктора. Доктор Перель, помотав головой, виновато ответил:
- Нет, Нора, что ты... Какой приговор? Это диагноз. Ты заболела.
- Нет, доктор! Поверьте, я прекрасно себя чувствую! Хотите я подпрыгну? Или побегаю?
- Нора, не нужно, пожалуйста... - остановил меня доктор. - Дети не могут оценить свое состояние адекватно. Это право взрослых людей.
По неизвестной мне причине мне не позволили взять с собой Алиса. Я надеялась только на то, что мои соседки-старушки проявят к нему жалость и позаботятся о нем.
Часами сидела я у окна и наблюдала за теми счастливчиками, которым можно было гулять. Иногда некоторые из пациентов задирали голову вверх и внимательно разглядывали меня, как рыбку в аквариуме. Я не уплывала, а в ответ так же спокойно рассматривала их.
Я пролежала в изоляторе почти всю зиму. За эти долгие недели я узнала и изучила многих пациентов - их имена, привычки, походку, характер... все-все. Стекло в окне моей "тюрьмы" было тоненькое, от этого в комнате было прохладно, но зато оно хорошо пропускало уличные звуки.
Вот идет господин Майл. Он хохочет так громко, что, мне кажется, его смех слышат даже в далекой Африке. Он и говорит громко, а только ни словечка не разберешь. Потому что говорит он невнятно, да к тому же давится собственным смехом. Он так заразительно смеется, что я тоже смеюсь вместе с ним. Мы знакомы уже месяц - через стекло. Господин Майл - здоровенный и высокий, как водонапорная башня. Он молод. Его волосы блестят и издалека похожи на меховую шапку. У господина Майла всегда есть в кармане горстка конфет.