— А бывают такие, по сравнению с которыми даже дурачок в капюшоне кажется таким же умным, как сам Любавичский ребе. Такого называли а йолд фун Макаров, то-есть «дурачок из Макарова». Вот это как раз про меня, Бералэ.
Во время погрома в Макарове погибла беременная жена Аскольда; мать умерла еще в семнадцатом. Осталась сестра, Тилэ (Тегила, Техила, тетя Тыля), о которой Боря сразу усвоил, что она сионистка: он ее так и называл, «тетя Тыля-сионистка». Что такое «сионистка», он толком не понимал, нo он знал, что именно из-за этого тетя Тыля хочет уехать в далекое место под названием «Палестина», и что-то там строить. В тo время вокруг все что-то строили, и это было естественным; Боря пришел к выводу, что сионизм — это вроде коммунизма, нo для евреев. Тетя Тыля смеялась и не спорила. Боря еще знал, что Палестина — особенное место, что там еврейская родина (а у евреев — рабочих и крестьян есть, конечно, еще одна родина, самая главная: Советский Союз), и у нее есть другое, настоящее название (только вот какое? Мама говорила «Эрец-Исруэл», Аскольд Иосифович говорил «Эрец-Исроэл», а тетя Тыля улыбалась и говорила, что оба правы, нo на самом деле «Эрец-Исраэль»). В самом начале тридцать девятого тетя Тыля, не дождавшись рождения Нехамы, на полвека исчезла из Бориной жизни (в зале аэропорта Бен-Гурион девяностолетняя старуха будет долго вглядываться в морщинистое лицо семидесятилетнего деда, и вдруг, с удивлением, прошепчет: Бералэ?).
А еще Аскольд Иосифович был уверен, что жив его отец.
В конце девятнадцатого века, вo время свадьбы Соры, старшей дочери нищего пастуха Лейба, в синагоге, где собралось два десятка гостей, неожиданно появился невиданный ранее в Макарове еврей. Он ел за двоих, зато шутил за троих, отплясывал за десятерых, а играл, как целый оркестр. Родственники жениха считали, что он калэ-цад, приглашенный семьей невесты, а родственники невесты — что он хусн-цад, родня жениха. На вопрос, с чьей же он стороны, он шутя ответил, что он шойшвин — сват, дружка — и перевел разговор на другую тему, да так, что все животы понадрывали. После этой свадьбы его так и прозвали — Йосл дер Шойшвин, а вскорости пастух Лейб выдал за него свою младшую дочку Бейлу.
Йосл умел делать все: он учил детей грамоте, а местного раввина — комментариям к Талмуду. Пастуху Лейбу он вылечил всех больных коз (а здоровых у него и не было), а кантору Гершу, к облегчению молящихся, поставил голос. О своем прошлом он не рассказывал ничего, и сложилось мнение, что Йосл — гер, то-есть нееврей, принявший еврейскую веру: тем более, в синагоге он велел звать себя «Иосиф, сын Авраама», а ведь все геры считаются сыновьями Авраама… Впрочем, было непонятно, откуда гер так хорошо знает священные книги, древнюю историю и бесчисленные анекдоты о цадиках, их хасидах и женах хасидов и цадиков.
В Макарове дер Шойшвин остался до смерти своей жены, и за это время нисколько не изменился. Черной оставалась его борода, гладким — лоб. Похоронив жену, он попрощался со всеми родными, сказав, что направляется к могиле Браславского раввина, в Умань. А наедине, сыну Хацклу, рассказал, что исчезает навсегда.
— Он обнял меня и сказал: «не ищи меня, Хацкелэ. Я должен ходить всю жизнь, и она еще долго не закончится». А я спросил: татэ, или ты тот Вечный еврей, про которого гоим рассказывают сказки? И он ответил, что таки он это и есть, и еще, что он самый настоящий Каин, сын Адама. А я ему сказал: нo Каин ведь не еврей, он жил до Авраама? А он мне сказал, что он таки не был евреем вначале, а потом пошел и сделал брис и гиюр, и стал настоящим евреем, и что он был знаком с самим Моисеем и видел, как он писал Тору. А потом он мне сказал, чтобы я ему не совсем верил, потому что такого не бывает, нo что это все равно правда. Ну, я и верю, что это правда.
…Те же слова, которые он говорил Боре в тридцать девятом, он повторял внуку Бори в девяносто шестом. Аскольду Иосифовичу было девяносто пять лет, он похоронил сестру и жил один в ее квартире, в доме престарелых в городе Раанане: раз в неделю к нему приезжала тетя Неля, «маленькая Нехама» — проверить, все ли в порядке. В своих метаниях Володя добрался даже туда, и три дня жил под его опекой. Аскольд Иосифович был очень болен и не вставал с инвалидного кресла, нo понимал все.
— Посмотри, Волыня, на вот эту фотографию. Это журнал «Огонек» за июнь сорок второго. Вот на этой фотографии фронтовики, видишь? Третий слева, прочти, что написано? Я сейчас уже слепой совсем, нo там так написано: Иосиф Абрамович Шерешевский. Я точно помню, какой он был, это точно он. Я когда увидел фотографию, думал, что сейчас умру. А Тилэ уже была здесь, в Эрец-Исроэл, и некого было спросить. Я потом пошел в бюро, выяснял, таки был такой Шерешевский, нo пропал без вести. Так я думаю, что это он не умер, а… как это говорят… исчез, и сейчас просто имеет другое имя — может, совсем другое, не Иосиф и не на ту букву даже. Ты меня понимаешь? Они все будут от меня смеяться и говорить, что я выжил с ума. Но я не выжил с ума, я ведь даже не дурачок в капюшоне, я настоящий а йолд фун Макаров, у меня ума нету совсем, никогда не было… а мой папа еще будет жить, когда я давно буду в земле, потому что его сам Бог сделал на-ве-нод, чтобы у него никогда не было никакого покоя. Ты если его увидишь, скажи, что я его помню, да?
Володя внимательно смотрел на фотографию, и лицо ему казалось очень знакомым.
6. Третий слева
Два раза в году в Технионе, самом престижном университете в Хайфе, устраивалась «ярмарка трудоустройства»: различные фирмы выставляли свою продукцию, заманивая студентов к себе. На одной из таких ярмарок Володя и познакомился с Руэлом К., системным администратором фирмы «Палтек Майкросистемз» из города Йокнеама.
Володе было тогда хорошо. У него была Магда, у него была Галина, у него были мама с папой и Мариной, экзамены сдавались успешно, и мир был полон весенних запахов и романтики. Работа ему была совершенно не нужна, хотя, иногда, проскальзывала мысль о том, что неплохо было бы иметь свой автономный источник доходов — как минимум, чтобы легче было спорить с Галиной. На ярмарку, все же, он пошел развлечения ради — ярмарка и есть. Обилие красочных выставочных стендов с названиями фирм, с цветными плакатами на стенах и красивыми приборами в застекленных шкафах, преобразило знакомое пространство в центре технионовского городка в лабиринт, похожий на подземелье сказочного чудовища, и Володя тo воображал себя Тезеем (или героем компьютерной игры «Дум», которой болели все «русские» технионовцы), тo просто глазел по сторонам. Оказалось, что в технологической индустрии, точь в точь как в придуманном некогда им и Норой городе Очен, все ходят с табличками на груди, и Володе было интересно читать имена. На груди у молодого чернобородого системного администратора красовалась надпись «REUEL K. — Paltech Microsystems». Любопытный Володя подошел к нему и на своем ломаном иврите спросил, знает ли он, кто такой Джон Рональд Руэл Толкин. Тот сказал, что, конечно, знает, и что это имя — ивритское и встречается в Торе; оно означает «друг Бога». Иврит у Руэла К. был настоящий, коренной, и Володя с трудом понимал его; нo разговаривать с ним было легко и приятно для обоих.
После обеда, когда ярмарка почти опустела и усталые сотрудники фирм от нечего делать начали вербовать друг друга, Володя вернулся к стенду «Палтека» и долго болтал с Руэлом, пока его напарница Гила сортировала трудовые биографии студентов, сочно комментируя их вслух. Руэл о себе говорил мало — нет, не женат; да, в боевых частях (и, через пятнадцать минут, случайно, как о погоде: «с нашим главным инженером мы сидели в одном окопе в Ливане…»), нет, живу не в Йокнеаме, а в Хайфе, 20 минут езды — нo на все остальные темы оказался крайне интересным собеседником. В результате через неделю Володя был на полставки зачислен в «Палтек», причем на должность, которая на ярмарке не предлагалась: помощник системного администратора.