И в этот момент жук завизжал! Завизжал и завыл, и в этом вое был такой панический, смертный ужас, такая горькая тоска, что мне стало его жалко. Закрыл глаза. В сером свете заметил блёклый дымок, окутывающий стража, и этот дымок затягивался в пламя. Будто натужно гудящая вытяжка жадно всасывает клуб сигаретного дыма, боясь упустить даже самый малый клочок. Затем померещилось, тихое-тихое чавканье, будто корова в стойле медленно и неторопливо, громко причмокивая, пережёвывает сено.
И в этом чувствовалось такое блаженство… Сладкий вкус истинного наслаждения начал пропитывать окружающее пространство. Как будто старый гурман, добравшись до вожделенного лакомства, не торопясь, кладёт в рот кусочек, благоговейно прикрывает глаза и начинает мычать от удовольствия. И все эти ощущения: первозданной силы, блаженства, наслаждения смешивались с истошным визгом и страхом, отчаянием и безумным ужасом существа, глядящего в глаза вцепившейся в него смерти. Всё это смешивалось в странный коктейль противоречивых чувств и эмоций. Эти ощущения завораживали.
Я стоял, открыв рот, не в силах пошевелиться или хотя бы о чём-то подумать: чужие эмоции захлестнули и парализовали тело. Жук по-прежнему исходил лёгкой дымкой, визг становился всё тише, переходя не то в писк, не то плач, а причмокивания становились всё отчётливей. Страж уже не трепыхался, а бессильно висел на обмякших лапках, и в какой-то момент осыпался серой пылью. Он не погиб, он просто перестал существовать.
А к неторопливому пережёвыванию добавилось ощущение сытого утробного урчания. Временами чудилось, что в пламени язык сыто облизывает губы. Лепестки огня становились всё насыщеннее, всё более упруго извивались и переплетались, делая свою игру похожей на игру мускулами тренированного спортсмена. Стенок кристалла больше не существовало. Передо мной ленивыми переливами играл своими огненными мышцами вытянутый сгусток плазмы, который внезапно дёрнулся и исчез. Просто бесследно растворился в воздухе, как пламя свечи, сдутое сквозняком. Впечатления не столько от увиденного, сколько от ощущённого, были столь велики, что я продолжал стоять с открытым ртом, наверно неотличимый от окружавших меня статуй.
Сознание и способность мыслить возвращались неспешно, и первое, что я осознал, была тишина. Нет, здесь и раньше было как в склепе, но сейчас… ни одна пылинка не двигалась с места, ни один звук, ни одно чувство, ничто вокруг больше не существовало. Даже воздух застыл, боясь пошевелиться. Я моргнул и, видит Бог, услышал, как хлопнули мои веки; почувствовал, как колыхнулся воздух, потревоженный моими ресницами. Наконец закрыл рот и понял, что моё ровное дыхание, оказывается, настолько шумное, что его звук разносится по всем коридорам. С каким-то животным страхом осмотрелся по сторонам.
Нет, это не склеп, это… что-то более страшное. Здесь, будто замерло само время. Будто настал многократно предсказанный конец времён, и Бытие стало Небытием.
Грянуло! Своды треснули, и тишину разорвало и разметало мелкими осколками от удара сокрушающего звука. От пола до потолка всё пространство заполнилось пылью, в одно мгновение сметённой с веками насиженных мест. Через все туннели и коридоры понёсся ураганный ветер с жутким, леденящим душу, воем и рёвом. Затряслись стены, под ногами заходил пол. Со стен, с потолка на землю посыпались каменные блоки. Где-то что-то лязгало, где-то грохотало, где-то стучало. С гулким треском стены рассекали огромные трещины.
Стало холодно. Ледяной, сносящий с ног ветер с нарастающим рёвом накатывал со всех сторон сразу. По коридору пронёсся пыльный смерч, раскручивая и изрыгая камни. Статуя жреца разлетелась мелким щебнем. Просто взорвалась, ударив в стороны острой шрапнелью. Тут же, с громким хлопком, осела на пол таким же крошевом соседняя. Пол трясло. Стены шатало. И было страшно, было очень страшно. Хотелось забиться в угол и закрыть голову руками. Но я стоял, не в силах пошевелиться.
Не знаю, каким чудом меня не убило какой-нибудь из пролетавших глыб, но вскоре грохот пошёл на спад и вроде выдохся. Тряска прекратилась, ветер затих. Пыль начала медленно оседать. И опять наступила тишина. Но это была уже не та гранитная тишина.
Да, звуки стихли, но ощущение, что тебя окружает живой мир осталось. Под сводами зала послышался тихий чавкающий звук, как если выдернуть сапог из липкой грязи, и с каким-то всхлипом от потолка отделился каменный блок и полетел вниз. И опять тишина. Перед тем, как её нарушил новый тонкий звук упавшей капли, успел заметить в сумраке истинного зрения, что поверхность упавшего с потолка блока была влажной. Капля! Ещё одна. Ещё одна. Ещё одна. С потолка медленно срывались капли и звонко разбивались о каменный пол. Стены становились влажными, по некоторым скатывались на пол редкие струйки. Воздух начал сыреть, стало заметно прохладней, а с потолка и стен всё капала и стекала вода, собираясь на полу в редкие лужицы.
Поёжился и пошлёпал уже озябшими ногами по жидкой грязи, теперь покрывающей пол вместо пыли. Как-то в тронном зале сразу стало неуютно и неприятно, и я решил подальше от греха сходить, проведать свою кузню. Уже прошёл почти половину коридора, когда понял, что что-то не так. Нет, не сырость и не холод… чего-то не хватало. Сердце ёкнуло, а лицо перекосило от ужаса.
Ещё не веря, что такое возможно, не помня себя, влетел в тронный зал, испугано озираясь по сторонам. Поднял глаза к небу и, как в ответ на мои метания, в серых отблесках истинного зрения увидел маленькую искру, медленно спускавшуюся вниз. Ещё высоко над головой сумел прочитать имя — «Искра». Только летела она как-то необычно. Как пёрышко, медленно опускаясь вниз, словно покачиваясь на волнах. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии. Протянул руку и подставил ладонь под моё сокровище. Наконец она коснулась руки, и я обмер. Холодная! Моя Искра была холодной!
Дрожащей рукой поднёс ладонь к лицу. Так и есть — «Искра». Но это была мёртвая Искра! В ней больше не было огня, не было тепла, не было жизни! Маленькая холодная пластинка, как маленькая и холодная плита, для могилки с таким же маленьким существом. К горлу подступил комок, дыхание перехватило, на глаза навернулись слёзы. Хотел что-то сказать, хотел закричать, но из горла вырвался кашляющий хрип. До боли, до хруста сжал кулаки. Губы побелели, дыхание сбилось, в голове зашумело, и из меня вырвался крик.
— Нееееееееееееееееет!
Крик отразился от стен, от пола, от потолка. Он пронёсся многократным эхом по залам и туннелям.
— Неее… неее… неее…
В ужасе расцепив одеревеневшие пальцы, ещё раз уставился на ладонь, не смея поверить, что это действительно так, но она действительно была мёртвой и холодной. Уже слабо понимая, что делаю, поднёс ладонь ко рту, пытаясь отогреть Искру дыханием, с остервенением начал тереть её в ладонях, прижимать к сердцу, уговаривать, умолять — всё без толку. Моё единственное родное существо в этом жутком мире не отвечало и не оживало.
Я чувствовал слёзы, катившиеся по щекам, но не мог ничего сделать. Вся боль, пережитая в этом мире до этого, меркла на фоне ужаса, сейчас разрывавшего мою душу. Страх, горечь, безысходность и ощущение бессилия что-либо изменить. Мысль, что я потерял мою Искру и навсегда остался в этом мире один, вводила в животную панику. Я бегал по залу, бил кулаками по всему, что попадалось на пути, пинал ногами подвернувшиеся камни, наполовину в бреду грозил Небесам и всем, кто только мог бы мне помочь или быть виновным. Пока не споткнулся о статую, взиравшую на глубокую выбоину, оставшуюся на том месте, где из пола торчал кристалл.
Кристалл! Мысль прошибла как разряд электрического тока. Вот кто виноват в моём горе! Это же он забрал мою Искру! Поднял глаза к тёмным сводам, потрясая перед собой кулаком, со сжатой в нём холодной пластинкой. Думаю, никогда за всё время своего существования этот растворившийся кристалл не слышал столько брани, и вряд ли до этого он задумывался, кем была мать, его породившая.