— Идите. На хуй. Дядя.
Кивок. Медленный, невыносимо долгий. И матовый блеск короткого лезвия в невидимой для Ружа еще руке. Крик застрял в горле: Игнат знал, что нельзя. Нельзя кричать, нельзя кривиться, нельзя отводить глаза. Нельзя блевать и плакать, нельзя кидаться и спасать. Можно лишь сидеть на том же самом месте, сидеть и смотреть, как он срезает комбез, как длинные лоскуты синтетического материала ложатся на пол причудливым цветком, в сердцевине которого сидит улыбающийся мод. Как лезвие вспарывает кожу, как падают на ткань и бетон крупные алые капли, а Руж шипит и смеется одновременно, подаваясь к этому лезвию, почти насаживаясь на него.
Когда они ушли, напоследок обработав раны жидким бинтом, когда Руж кивнул, разрешая — Игнат рванул к доисторическому унитазу на сверхзвуковой скорости и долго блевал под хриплый, веселый смех и язвительные комментарии о настоящих вояках. Принесенные рационы он подтащил к койке Ружа и метнулся обратно. Когда отпустило — опустошил бутылку воды, завалился спать.
Хриплый смех окровавленного мода преследовал его даже во сне.
========== Глава 3. Ярость ==========
На первой ступени эшафота смерть срывает маску, которую человек носил всю жизнь, и тогда показывается его истинное лицо.
(Александр Дюма. Граф Монте-Кристо)
Ружа больше не уводили, и это был гребаный ад. Хотелось выть, кричать, материться. Хотелось самому заглотить активаторы и устроить маленький, локальный геноцид. День за днем, вечер за вечером он сидел, лежал, стоял и смотрел, как пытают — не допрашивают, а именно пытают — проклятого модификанта. И ничего не мог сделать. Если бы Руж позвал, хотя бы позвал, дал команду… на этом мысли стопорились и обрывались, Игнат вспоминал, что он-то не мод. Руж бы позвал, он бы сорвался на помощь — их маленький обман был бы раскрыт. Точка. Конец.
Наверное, мод понимал это лучше него, потому что смеялся и матерился, издевался над своими палачами, но помощи не просил. Игнат вслушивался в неровное дыхание ночами, пытался спать днем с закрытыми глазами под звуки ударов и влажные всхлипы расходящейся плоти. Эрих увлекался все больше, глубокие раны мод даже затянуть не мог, не продемонстрировав явно свою нечеловеческую природу. Им и так повезло, что тюремщики поверили на слово, а не сунули один из образцов крови под микроскоп. По итогу, Руж медленно истекал псевдокровью днем и ночью, заострялись черты лица, пропадали мышцы. Пока еще — это можно было принять за последствие недоедания и пыток. Пока еще.
Три дня прошло из отведенной им Ружем недели, и Игнату откровенно страшно было думать, во что превратится сумасшедший мод к ее концу. Во что превратится, и на какой день его палачи догадаются, что с «лейтенантом» что-то не так. Каждый из дней он думал: «Сегодня». Пока что не сбывалось.
Привычно зашипела открывающаяся дверь, Игнат зажмурился крепче, услышав шаги и голоса, радостный смех Эриха, бурчание солдат в броне и — нечто новое — ровный голос Джессики. Кто-то прикоснулся к его груди, он открыл глаза. Красивое женское лицо, сочувствующая улыбка, нахмуренные брови.
— Он запретил тебе смотреть, Руж? — спросила Джессика озабоченно, Игнат не ответил, и она нахмурилась лишь сильнее. — Руж, милый, как же мне достучаться до тебя? Они обманывают вас, Руж. Вы люди, понимаешь? Люди, а не машины! Ты имеешь полное право на свободу воли, Руж, ты можешь решать сам.
— Нет, — тихо сказал Игнат, отводя глаза.
Холодные глаза, кривая улыбка, совершенное лицо. Он видел таких в лучшем порно, видел в рекламе новейших коллекций дорогих брендов, видел в новостях рядом с сильными мира сего. Он видел таких — до боли похожих — в учебнике истории, и рядом с каждым фото была всплывающая биографическая справка. Генералы и министры, директора департаментов, главы научно-исследовательских институтов. Модификанты, самые первые, самые известные, самые опасные. Где они сейчас? Надежно запертые на секретных объектах госбезопасности, скрывшиеся в своих особняках — то ли прячущиеся от мира, то ли управляющие им. Он еще не родился, когда началась вторая война. Он еще не родился, когда моды убивали друг друга, пока люди кричали об их отвратительности и своем превосходстве.
Он еще не родился, когда люди победили и проиграли одновременно.
Его эмбрион собирали под микроскопом. Его гены отредактировали до появления самого эмбриона, до появления младенца Игната. Он — человек?
Они — люди?
— Нет, — повторил Игнат, заглядывая в теплые карие глаза склонившейся над ним женщины, и неосознанно повторяя слова Ружа, настоящего Ружа. — Я не человек, Джессика.
— Но…
Игнат улыбнулся, накрывая ее ладонь своей и перебивая, не заботясь даже о том, что они могут догадаться. Руж говорил без разрешения, Джессика сама говорила без разрешения. Сколько лжи в рассказах о машинах-модах? Сколько правды?
— И он не человек, — кивнул он на Ружа, скрытого облитыми черной броней фигурами, — и вы тоже, Джессика. Я думаю, где-то в этом мире остались люди. Но это не мы.
— Руж, они лгут вам! Вы рождены человеком, вы… — она замялась, отводя глаза, а он улыбнулся лишь шире.
— Если я рожден человеком, если я заслужил свободу воли — отпустите меня, Джессика. Зачем вы пытаетесь меня сломать, зачем заставляете смотреть, как ломаете его?
— Он издевался над вами! — она верила в свои слова, наверное, это и было самым страшным. Верила. — Коалиция ломает модов, Коалиция превращает их в вещи. Мы люди, Руж, мы имеем такие же права!
— Джессика, вы…
— О, замолчи ты уже, — прохрипел вдруг мод, — ты ее не переубедишь, они…
Звук удара оборвал его слова, звук удара, а следом — падающего тела. Мужчины в броне расступились, Игнат увидел его, лежащего на полу, обнаженного, в обрывках собственного комбеза и луже крови. Мод все равно был красив. Несмотря на кровоподтеки по всему телу, несмотря на раны, несмотря на слипшиеся волосы и разбитые губы — он все равно был красив и все равно улыбался. Насмешливо, криво.
Эрих наступил ему на поясницу, медленно перенося вес и позволяя каблуку впиваться в позвоночник, он цедил слова сквозь зубы, медленно, не скрывая отвращения:
— Закрой свой грязный рот. Если бы ты был модом, красивый мальчик, ты бы убил нас. Нас всех. Не по своему желанию, по приказу. Потому что не успел сбежать на нашу сторону, потому что тебя создали после начала войны, потому что ты не можешь уйти. Как вы промыли ему мозги, что он считает тебя — правым, а? — казалось, он слышит, как скрипят под каблуком напряженные мышцы, трещат позвонки.
— Повтори, — хрипло попросил Руж. — Если бы я был модом?
— Ты убил бы нас…
— Спасибо, — мод закрыл глаза и замолчал, роняя голову на пол, только плечи неожиданно опали и расслабилась спина.
Хруст ломающихся позвонков оказался невыносимо громким.
Они кружились вокруг его недвижного тела, как стервятники над добычей. Вскрикивали, звали кого-то. Сосредоточенные мужчины в белых халатах вкалывали лекарства, накладывали фиксаторы. Они же негромко материли растерянного Эриха, они же отгоняли Джессику и командовали солдатами, осторожно перекладывающими сломанного мода на койку. Потом все ушли, а Игнату осталось тихое, едва различимое дыхание слева, бледный профиль и расползающийся кровоподтек на скуле, кажущийся черным в приглушенном свете. Когда Руж позвал его по имени, он даже не дернулся: думал — послышалось. Но звук повторился, а губы чуть шевельнулись. Может, и правда, показалось, но Игнат все равно подорвался, подошел вплотную, чтобы заглянуть в потемневшие усталые глаза, увидеть слабую улыбку.
— Под… матрасом… — выговорил мод еле слышно. — Слева.
Игнат слепо зашарил там ладонью, стараясь не потревожить, не задеть лишний раз. Пальцы наткнулись на пару горошин — он сперва не понял, нащупал их снова и вытащил одну. Кровавый багрянец. Активатор, казалось, светился в полумраке. Обещал боль и много смертей, безумие и красные блики. Ему приходилось видеть модов в боевом трансе, это всегда было страшно, и каждый раз, как первый. Руж улыбнулся и чуть повернул голову, приоткрывая рот, облизывая губы.
— Ты ненормальный, — прошептал Игнат.