Андрей Валентинов
АРГЕНТИНА-8. НОРБИ
Расшумелись плакучие ивы
Глава 1
На войне как на войне
1
На войне не играют танго.
Ни белых колонн, ни призрачных музыкантов. Смерть шла по истерзанному ветрами Последнему полю мимо ровного строя солдат. Посмертный смотр. Форма пробита пулями и посечена осколками, ткань потемнела от крови, но уходящие в Вечность стояли ровно, плечо к плечу. Лица спокойны, пусто в глазах.
Отвоевались!
На войне — как на войне. Смерть накинула на плечи старую, еще с Вердена, шинель, перепоясалась ремнем с тусклой медной пряжкой. Черные пустые глазницы не отрывались от строя. Годен, годен, годен… А здесь что-то не так, неказистый куцего роста солдатик в буденовке смотрит прямо, но Ее почему-то не видит. Костлявая рука на миг коснулась плеча под гимнастеркой. Живая плоть не поддалась, дрогнула. Смерть ощерила зубастый рот. Еще один! Сестра-Война слишком спешит, этому еще рано. На каждом смотре попадаются недобитки.
Непорядок!
Желтая длань толкнула в грудь, отправляя еще живого обратно в подлунный мир. Смерть любила порядок. Что Ее, то Ее, чужого не надо. Но вот строй кончился. Смерть кивнула — и резкий порыв ветра унес тени прочь, на вечные казенные квартиры.
Все? Нет, не все.
Дальше неровной толпой стояли штатские — мужчины, женщины, дети. Смерть пожала костлявыми плечами. Сестра-Война не щадит никого, эти из разбомбленного эшелона. Штатским не прикажешь, их не поставишь в строй, придется разбираться с каждым отдельно. Она поманила к себе первого, уже немолодого, усатого, в обгоревшем костюме. Заглянула в глаза. Годен? Годен!
Иди!
Второй, третья, четвертый. Смерть управилась быстро, и только однажды вышла заминка. Паренек в гимназической форме, блестящие пуговицы, фуражка с гербом. Живая плоть. Костлявый кулак ударил в грудь, но гимназист остался стоять посреди Последнего поля. Такое тоже случалось, хоть и очень редко. И жив, и мертв. Два мира — и один человек.
— Никодим![2] — позвала Смерть.
На Ее зов отзывались всегда, и живые, и мертвые. Недвижные глаза дрогнули. Смерть заглянула человеку в зрачки, увидела густую клубящуюся тьму и поняла — звать некого.
Она на миг оглянулась, затем взмахнула рукой, отправляя остальных в Вечность.
— Жди здесь, мой Никодим!
И унеслась прочь.
Люди гибнут не только на войне. Много работы, очень много.
Я поставил чемодан на истоптанный перрон. Опоздал! Николя Легран уже две недели как мертв, его свинцовый гроб где-то посреди Атлантики в трюме сухогруза. И это уже не изменишь, даже если разбомбить Париж и вырыть на его месте котлован глубиной в милю. Но и такого не сделать. Говорят, самый страшный гнев — гнев бессилия. Это не так, хуже, когда злишься на самого себя.
Я мог не отправлять Леграна в Париж. Мог отозвать его три месяца назад. В конце концов, мог приехать сам, пока он был еще жив.
Труп Леграна выловили в Сене возле моста, название которого я запомнил только с третьей попытки. Мост Дебийи… Две пули в грудь, одна в голову, классическая «троечка». Паспорт был при нем, фамилию сумели прочитать, и уже через три часа я получил телеграмму. Несколько минут перечитывал, пытаясь осознать, а потом достал чистый лист бумаги и написал прошение об отставке.
1
В нашей реальности песня польских партизан (в основном, Армии Крайовой) на мелодию марша Василия Агапкина «Прощание славянки». Первоначальный вариант написан Романом Шлензаком около 1937 года, затем неизвестные авторы внесли в него изменения. Использованы переводы Болеслава Краковского и Ксении Пасишниченко.
2
Смерть обращается к людям: «Никодим» — «Увидевший победу», в данном случае победу Смерти (Габриэль Гарсиа Маркес. «Осень патриарха»).