Слава прыснул смехом из-под раковины.
– О! – Петрович поднял палец вверх, – Петрович прав! Слушайся Петровича!
Маша села на табуретку и подумала: а какого, собственно, чёрта?
– А на кой она мне, та свобода? Может, и надоела уже хуже горькой редьки.
– Дык я разве же против? Я же о том, что приличные ведь люди ходили, а тут этот… гусар. Погубит тебя, Машка, попомнишь мои слова!
– Так, так, так! А вот с этого места поподробнее, я попросил бы, – Слава выглянул из-под раковины, – что за люди, насколько приличные и в каком количестве?
– Да, – поддержала его Маша, – мне тоже было бы ужасно интересно это послушать!
– Ой, вот набросились на больного старика! Ну приврал немного, для яркости, чего смотрите, как сычи на болото?
– Да ты, Петрович, врёшь как сивый мерин!
– Я пью как сивый мерин, а вру иногда, чтоб жизнь вам малиной не казалась. И вообще, Машка, иди вон с Егором «Утреннюю почту» смотреть, мы тут без твоих женских чар с краном справимся.
– Славон, – заглянул Петрович под раковину, когда Маша, хлопнув его полотенцем по спине, вышла, – пи-сят грамм будешь?
– Петрович, ну ты что! Мне же ещё гражданских в кино вести и в музей!
– Тогда я сам, если ты не против.
– А открой-ка кран мне заодно. Нет, подкапывает ещё – закрывай взад!
– Ты, Славон, на меня не обижайся, – Петрович чем-то позвякивал, а потом булькал и крякал наверху, – я против тебя лично ничего не имею. Парень ты, вроде как, ничего. И Машке мужик нужен, это и сове понятно, но вот после того своего, отца Егорова, как она убивалась тут, ты себе не представляешь. Как тень ходила, потом выкарабкалась кое-как, недавно вот совсем, а тот, как разошлись – ни слуху тебе, ни духу, ни алиментов. Козёл, короче. Ты, Славон, не козёл же? Ну я вижу, что не козёл, но Машку ты не обижай мне. Я, Славон тут-то тебе не опасен, но если что, то на том свете найду тебя, и спуску не дам, и черти тебя не спасут. Я в морской пехоте всю войну от сих до сих! Сорок пять минут в заливе плавал в декабре, как с катера смыло, все думали сдохну, а я вон тебе – живее некоторых живых. А так ты решительнее с ней, она баба хорошая, но малахольная мальца, так что ты, со всем пролетарским напором, – раз её и на матрас!
– О чём вы тут? – вернулась Маша, – Эй, вы что, пьёте, что ли?
– Я – нет! – крикнул из-под раковины Слава.
– А я у тебя разрешения забыл спросить! Понял, Славон, как надо-то?
– Да понял, понял! Открывай кран!
Слава вылез наружу.
– Всё стало лучше, чем было! Пользуйтесь, на здоровье!
– Ну я пошёл тогда, раз мужская сила тут теперь за ненадобностью. – Петрович вышел.
– Так о чём вы тут, если не секрет? – спросила Маша, подавая Славе полотенце.
– Да какие секреты? Учил меня Петрович как охмурить тебе половчее.
– А оно тебе надо?
– Маша, ну очевидно же, что надо.
– Ладно. Ну и как? Научил?
– Ага, теперь точно не уйдёшь из этих лапищ, Мария!
– Это мы ещё посмотрим. Вячеслав, а ты, прости меня, но понимаешь же, что у меня ребёнок?
– Да ладно? А где ты его прятала всё это время?
– Да ну тебя!
– Маша, собирайтесь – у нас сеанс через час.
– А билеты возьмём?
– Я взял уже, Маша, ну что за приличные люди до этого за тобой ухаживали, я не понимаю? И где ты взяла их в культурной столице?
– Котлеты в холодильнике, поешь, пока мы собираемся. Ухажёр.
На улице и правда подморозило. Снега не было, но ощущение было такое, что он вот-вот пойдёт – им почти что пахло в воздухе. И высушенный морозом город был не мокрый, что уже хорошо, и ветер, дувший с залива (это им сказал Слава) был холодным и свежим – люди кутались от него в шарфы и натягивали шапки поглубже, побыстрее стараясь заскочить на станцию метро или в магазин.
День прошёл замечательно, и было непонятно, как он мог так быстро кончиться. Сначала в кино, на мультфильмах, а потом в музее всем троим было весело и уютно, Слава много шутил, Маша много смеялась, а в музее Слава так и вовсе поразил её своими знаниями о художниках и обстоятельствах сюжетов картин. Вечером, в кафе, все с аппетитом ели (до этого перекусывали на ходу пирожками) и Егорке взяли вот такенное мороженое. Там же, в кафе, Маша со Славой заметно погрустнели, но когда Егорка спрашивал их, чего они такие кислые, сказать ничего не могли, а только отнекивались и натянуто улыбались, и Егорка удивлялся, но потом уже, когда вырос и вспоминал эти дни, понимал, что они уже тогда жутко не хотели расставаться, что удивительно – ведь пару дней всего, как знакомы.