ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОГНЯ И «ВЫСШАЯ МИФОЛОГИЯ»
Теория «непогоды» здесь наиболее показательна. Появилась она так. Вместе со своим шурином Адальбертом Куном Вильгельм Шварц (1812–1881) в 1840-е путешествовал по северу Германии, собирая и обрабатывая народные сказания и легенды. Сначала их сильно удивляло лишь то, что повсюду они наталкивались на примерно одни и те же рассказы о кобольдах, мудрых девах, блуждающих огоньках, о диком охотнике, гигантах, гномах и т. д. Но потом два фольклориста стали «вытаскивать» из материала общую структуру, и в результате перед ними предстала довольно тесная группа мифических элементов, среди которых чётко выделялось то, что Шварц назвал «низшей мифологией» и то, что он же определил как «мифологию высшую»…
В отличие от авторов символического направления, Шварц был чистым этнографом, и какие-либо этимологические толкования в его книгах отсутствовали. Но зато Кун в этом плане нашёл немало совершенно чётких параллелей (Саранью — Эринии, Гандхарвы — Кентавры, Минос — Маннус — Ману и т. д.), позволяющих говорить о единстве индоевропейской традиции, о едином мифопоэтическом сознании и единой языческой вере самых разных арийских народов. В «Происхождении Огня и Божественного Напитка (докладе по сравнительной мифологии индогерманцев)» Кун рассмотрел миф об Амрите как напитке бессмертия и различные легенды о Небесном Огне, обращаясь к сравнению обрядов, мифов и этимологий.
Эта техническая сторона являлась для Куна чем-то вроде инструмента по реконструкции золотого века — реального исторического периода, именуемого в науке «эпохой индогерманского единства». Тогда не было ни эллинов, ни германцев, ни славян, ни индийцев — но все во всём проявляли себя как арьи, были ариями в самом чистом смысле этого слова. Но затем это единство трагически распалось. «Проистекает ли это отпадение иранцев, славян и германцев от прочих племён <…> из рано случившегося религиозного расколами долго ли после этого раскола славяне и германцы пребывали в единстве с иранцами и всеми остальными — это не составляет предмета нашего исследования. Нам достаточно лишь доказать, что все индогерманцы, подробным изложением мифов которых мы располагаем, имели для обозначения Божества одно общее понятие»[51]. По реконструкции Куна, это понятие (индийское Дэва, эллинское Теос, германское Тюр, латинское Дэус и т. д.) использовалось преимущественно во множественном числе. Отсюда следует, что оно обозначало не Единое Божество, а многих Богов, или, как выражается Кун, «Божественных Существ».
В этом наметилось принципиальное расхождение с традицией «символистов», бывших в подавляющем своём большинстве (Шеллинг, Кройцер и др.) убеждёнными сторонниками идеи изначального монотеизма. Кун порывал с этой школой, так как шёл от записанного им в поездках эмпирического (фольклорного) материала, и стремился найти в нём логическую структуру, выделив в ней часть повторяющиеся сюжетные блоки.
Затем оставалось лишь «перевести» эти блоки древнейших сказаний на язык природы — окружавшей крестьян Северной Германии и, бесспорно, нашедшей какое-то отражение в мифах. Исходная предпосылка Шварца состояла в том, что природа и её сезонные перемены есть единственный важный источник любого мифа; каждый миф — это, как бы отпечаток погодных условий, а все описанные в мифах «небесные» события суть «рефлекс природы и земных отношений», подвергнутых от недостатка научных знаний скоропалительной мифологизации…
Прозвучавшее слово «рефлекс» (в смысле «отражение», «слепок») здесь особенно характерно. Миф не был важен для Шварца сам по себе — он представлял интерес лишь как попытка осмыслить природу — точно также, как для сторонников «теории рефлексов» в психологии не было разницы между «душой» и «совокупностью реакций на внешний мир»… В «Происхождении мифологии, изложенном на примере греческих и немецких сказаний» Фридрих Шварц прочитывал древние сказания о гигантах и карликах, о Богах, героях и чудесных событиях с целью найти в них ответы на «реальные события», каковыми оказывались как всегда изменения погоды. Эта метеорологическая гипотеза в книгах Шварца просто торжествовала: плывущая в реке волшебная щука превращалась у Шварца в молнию, гиганты — в большие облака, карлики — в маленькие, хищный вервольф (волк Фенрир) их пожирает, но такие же облака — это пояс, в который облачается стая девиц-лебедей или небесная Афродита-Фрейя, но они же — коровы, пасущиеся стадом перед входом в пещеру Циклопа… И т. д. и т. п. Особенно показательна фраза, касательно того, что «на небе расцвела также и та омела, из-за которой Бальдр погиб в борьбе с непогодой»[52]…
Подобного рода планетарные обобщения, добросовестно воспроизведённые в «Поэтических воззрениях…» А.Н. Афанасьева, вызывали, тем не менее, серьёзнейшие дискуссии. Во время своих путешествий по Германии Кун со Шварцем поняли очень важную вещь, а именно, что любая, пусть даже самая фрагментарная обрядовая подробность из жизни германцев, самый малозначительный, казалось бы, куплет из колыбельной песни или крохотный крестик на деревянной балке — всё это может значить намного больше, чем думают читатели журналов по филологии. Куну и Шварцу пришло в голову, что, путешествуя по Германии и общаясь с простым народом, они погрузились в мир, в общем-то не слишком удалённый от времён сложения Ригведы и Эдды — и это было огромное достижение. Но, как всегда, тут же нашлись ругательные критики, заявившие, что не только современная им народная традиция (куда там!) не отражает реалий индоевропейцев, но даже и сама «Эдда» их отражать не может, так как написана гораздо позднее, под влиянием христианства, Эллады и даже иудаизма[53]…
«Традиция имеет тихую, но огромную власть»[54] — возражал в таких случаях Шварц.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ВИХИНАЙ
«Источником германской, равно как и всякой другой мифологии, является единственно и исключительно народная традиция, нисходящая к нам с высочайших вершин жизни человечества» — подтверждал подозрения Шварца его младший современник мифолог Вильгельм Маннхардт[55]. Эту отправную точку, «высочайшую вершину» и исток всех последующих религиозных и мифологических систем, Маннхардт определяет как «индогерманскую праисторию». Это — эпоха единой индогерманской общности, эпоха единой Индогерманской Прарелигии. Если у Гвидо фон Листа, Германа Вирта, Фридриха Кройцера и других авторов эта Прарелигия была монотеизмом, а у этнологов вроде Куна и Шварца — непременно политеизмом, то у Маннхардта мы встречаем на эту тему скорее осмотрительное молчание, нежели связную и логичную концепцию. Он лишь обозначает, что в истории индогерманского (а заодно, разумеется, и славянского, и грекоримского и т. д.) народа был период абсолютного согласия и взаимопонимания, когда все исповедовали единую Прарелигию, без представления о которой чтение разрозненных второстепенных мифов, собранных у Торпа, Афанасьева или Шварца, будет пустой тратой времени. И хотя Маннхардт прямо и не именует её «Вихинай», ничто не мешает нам сопоставить его схему религиозного процесса в язычестве со схемой Гвидо фон Листа и определить исходную фазу именно этим понятием.
Затем по его схеме следует раскол, образование мифологии и пресловутого «германского язычества». Это как раз то, что в системе фон Листа называется «вотанизмом» — явление спорное и неоднозначное. Даже с приходом и утверждением христианства эту языческую эпоху трудно считать завершённой. Арманизм с вотанизмом и христианством существуют бок о бок, но даже несмотря на это, Маннхардт таинственно утверждает, что вера у немцев осталась всё той же, что была три тысячи лет назад. Впрочем, похожие мысли мы встречали уже у Шварца («Народная вера и древнее язычество». Берлин, 1850) — правда, в другом, более эволюционистском контексте, без привлечения фактора «Вихинай».
Всё, конечно, уже не так. В народных обрядах и суевериях XIX века различные рудименты древнейшей веры доживали свой век на правах, как бы сказали геологи, «петрефактов», то есть окаменелостей органического происхождения. Чтобы они «заиграли» и ожили, сначала их надо было отчистить от налёта книжного знания (передаточным звеном в трансляции мифов нередко оказывались люди книжные), а затем — сопоставить с реальностью более раннего (германско-языческого или даже индогерманско-прарелигиозного) периода. Тут в дело вступали ведические риши и нордические скальды — чистейшие выразители арманической традиции…
51
53