— Через неделю Тимофей Егорович, с Елизаветой Александровной Тимку привезут.
— Я увижу внучка? — вспыхнули её глаза.
— Он даже успеет тебе надоесть. Главное сейчас набирайся сил. Папка уже целую культурную программу разработал. На какие спектакли всех вести, какие концерты и мероприятия посещать.
— Я б Шульженко послушала, Утёсова, Бернеса.
— Их уже нет, а вот если будут встречи с Крючковым или Ладыниной я тебя свожу.
Впервые она спала не на краешке кровати, а уткнувшись ему в плечо. Её слабая рука покоилась на его груди. «Ну, кажется, теперь действительно всё, — улыбался он в темноте не способный в эту ночь уснуть. — Неужели под конец жизни и у меня будет всё, как у людей. Не надо будет больше пользоваться услугами чужих, холодных женщин. Вот она лежит рядом тёпленькая, желанная, своя. А ведь не надеялся уже на такое счастье. Гадал на чём остался след от того мерзкого случая, оказалось, лёг разломом на её душе. С беглого взгляда казалось всё нормально, а копнули и беда. Это хорошо, что Лизонька сообразила свозить её к врачам. Теперь печать с тоски сломана. Можно вздохнуть полной грудью и жить». Ему хотелось провести рукой по её телу, потеребить пальцами грудь, поласкать животик, но он не решился пока, с трудом сдерживая свой порыв.
Илья с волнением ждал того дня, когда она не отвернула от его ласк лица и раскрыла губы, принимая поцелуй. Окрылённый, он, уже не помня ничего, подмял её под себя. И всё получилось. Они до утра лежали приглушенные случившимся, наслаждаясь близостью другого, и вспоминая, как это было там, минуточными урывками на «Затоне».
Лиза сразу почувствовала эти новые изменения в маме, она расправилась и ожила. «Запах любви исходящий от неё не возможно ни с чем другим спутать. Так же улыбались и держались за пальчики Мозговой с Елизаветой Александровной. Так же, у матери Ильи, после встречи с Мозговым, глаза горели фонариками, зажжёнными любовью. У счастья одни приметы, его не просто скрыть. Господи, они светились, как радуга после тёплого дождичка. Стараясь, как юнцы при каждом удобном случае дотронуться друг до друга. Отец не упускал случая притиснуть её где-нибудь в уголке. А разговоры одними глазами, буквально всё говорило зато, что между ними бушует сумасшедший роман». Лиза, удивлялась, наблюдая за ними сама, предлагала поучаствовать в этом мужу.
— Жёнушка успокойся. Ты сама горишь не хуже лучины.
— Да, они, как школьники, представляешь? — рассказывала она приехавшему на выходные дни из академии мужу.
— Отлично. Пусть играются. Я рад. Тебя больше тут ничего не держит, и ты поедешь со мной. Я скучаю и рычу.
— Давай сходим куда-нибудь, посмотрим.
— Что ты хочешь посмотреть?
— Картины бы посмотрела.
— Без проблем. Завтра и пойдём. За Тимкой есть кому присмотреть.
— Напомнил. Хватит прохлаждаться, встаём, а то через полчаса отец привезёт гостей Норильска. Я соскучилась по Тимке.
— А по мне, — затянул он её опять в постель.
— Нас застукают, неудобно будет.
— Наплевать, иди ко мне.
Бунтарские брожения в столице
Гости пожаловали раньше ожидаемого часа, шумно разговаривая и смеясь, заносили в комнаты вещи и гостинцы, организовав из приезда базар. Особенно носился по комнатам Тимка. Врываясь в каждую дверь и крича.
— Пап, мам, я уже приехал. Где же вы, пап, мам.
— Не нашёл? — посмеивался Мозговой.
Тот таращил глаза и разводил в недоумении руками.
— Дед, бабуля, нет их, испарились.
— Найдутся, иди руки помой, всю грязь везде к чему прикасался, собрал.
Проморочившиеся до предела его родители, торопясь и путаясь в одежде от спешки, одевались.
— Ой, Тимка, — выловил сына у двери в спальню Илья, давая возможность жене привести себя в порядок. — Какой ты большущий стал, — подкинул он мальчишку на сильных руках.
— Я их нашёл, нашёл, — завопил Тимка во всю соскучившуюся мощь.
— Кто б сомневался, — посмеялись Дубов с Мозговым.
— Дедушка вам вот такую рыбину привёз, — развёл он ручонки, — и даже больше, как руки деда.
— Пап, мам, привет. — Отправился Седлер, спустив на пол сына, целоваться с родителями.
— Здравствуй сынок.
— Достал он вас?
— Мы дружно жили, да, Тим? — улыбнулась Елизавета Александровна. — У нас договор был.
— И что действовал?
— Безоговорочно.
— Поделитесь, мы б тоже хотели пожить в том раю.
— Оставляйте у нас, — подмигнул Мозговому Дубов. — И живите себе. Тане будет, чем себя занять, ты ж Лизу заберёшь?
— А вы как думали, вам останется, а я, на стену уже лезу.
— Вот и оставьте Тима Илье Семёновичу и Татьяне Ивановне, пока не освоитесь там.
Молодёжь переглянулась.
— Подумаем.
Подошла справившаяся с приборкой и гардеробом Лизонька, радостные поцелуи и объятия возобновились.
— Дочка, Танюша, накрывайте стол, гости с дороги проголодались, — торопил Илья Семёнович, но, увидев бледную Таню, заволновался. — Танюша, плохо, укачало? Не надо было ездить в аэропорт.
— Таня и правда, — обняла её Елизавета Александровна. — Иди, полежи. Илья, показывай, где, что, мы с Лизонькой накроем.
Дубов обняв Таню, насильно повёл в спальню. Вернувшись от двери, заметил растерявшимся женщинам:
— Обойдётесь своими силами. Лизонька хозяйка, разберётесь.
— Правильно Илья, ну-ка завернём на пол литра разговора в твой кабинет, — подтолкнул друга Тимофей.
— Дед я с вами, — метнулся за ними Тимка.
— Иди, пожалуйся отцу на мой ремень, — отправил Тимофей внука.
Тот скорчил мину и, поняв что от него хотят избавиться, недовольно оглядываясь ушёл.
— Ты чего так? — удивился резкости Мозгового Дубов.
— Надо поговорить. Вот в тиши кабинета само то, — воздел он руки к стеллажам книг. — Налей-ка по глотку. Жжёт. Душа выпрыгивает.
Походив со спрятанными глубоко в карманы брюк руками по дорожке туда сюда. Остановившись у стола, взял бокал. Отхлебнув разлитый по бокалам коньяк и отодвинув штору, посмотрел в окно. Москва всё так же бурлила. События развивались драматично, непредсказуемо. Ещё есть время для заключения соглашения с республиками. Конфедерация — выход. Но в Кремле медлят, тянут время. Развернувшись, спросил в лоб, с тревогой и любопытством наблюдающего за ним Дубова:
— Что у вас тут за брожения в столице? Людишки какие-то мутные из щелей повылезали. Орут до хрипоты разный бред. Это напоминает мне семнадцатый год. Дай бог, чтоб не повторить тех ошибок. Неужели они не понимают, что эмоции очень страшны. У безнаказанности вырастают крылья. Ещё шаг и какой-либо процесс уже не возможен: развитие идёт хаотически. Они скоро будут линчевать за убеждения. Ты посмотри, посмотри, — ткнул он в сторону окна. — Эти горлопаны не знают границ за которыми начинается запрет. Ничего же человеческого у них не осталось.
Тот глаз не отвёл, но пожал плечами.
— Всё сложно и до смешного просто.
— Просто? Может быть… Такое ощущение, что сатанинское отродье по стране шарахается. Про экономику напрочь забыли. Там полная неразбериха.
— Да-да… А Илья Муромца с Алёшей Поповичем нет. Так оно, так. Не произошло преемственности поколений.
— Значит, мне не показалось.
— Нет. Вспышку с разумом не смогли соединить. В упоительной борьбе с КПСС забыли о народе, о стране. Прежний режим рано или поздно должен был рухнуть. Он уже трещал. Свалить его большой силы не потребовалось. Нужен был плавный переход, но…
— Наверное так… Но откуда такая напасть нечисти? Ненависть царит ко всем и ко всему. Ужас какой-то. Неужели не понимают, что у нас многонациональное государство. А когда много языков, то трудно договориться и новую «Вавилонскую башню» нам вряд ли удастся построить. Даже страшно представить, что может быть… Помнишь у Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный».
Дубов провёл пятернёй по шее раз, другой…
— Одним словом не объяснишь, я и сам не всё понимаю. Это трудно понять. Цепь случайностей… Но мы все замкнуты в одной клетке.