Лиза подняла бровь и кокетливо заметила:
— Это дорого тебе будет стоить.
— Сколько? — дыхнул он на неё жаром.
— Вообще-то надо посчитать, — попробовала она шутить, но, видя то, что огонь бьёт из него как из петарды искрящийся столб, включила серьёзность. — Ты не торопишься, дорогой?
— Дай руку.
Она уступила, руку он получил. Вердикт её был суров:
— Тебе пиявки не в то место ставят, лучше снотворное своё смотри, а то лечение, что просишь, будет тебе дома, — засмеялась она, убегая из номера.
Гуляя по оранжереям, тяня время и давая ему возможность заснуть, вспоминала юность. Как холодный и даже жёсткий на людях Тимофей преображался в мяукающего ласкового котёнка, стоило им только остаться наедине. Что за фокусный характер. Почему Илья Дубов мог ношение после школы её портфеля превратить в ритуал не задумываясь, а Тимка нет. Зато сейчас, где надо и не надо на людях норовит зажать и за что-нибудь интересное подержаться. А тогда только взяв билет в кино на последний ряд и в самый дальний угол за колонной, где сзади и сбоку стена, целуется, как сумасшедший, норовя расстегнуть пуговицы на груди запустив туда руку. Особую ярость у него вызывал свитер с высоким воротом. Не долезешь ни до чего. Как увидит её в нём аж, зеленеет. Причём приходили они в кинотеатр порознь. Купит билет, отдаст и топай. Фильм, естественно, не смотрели, не до того. Оба в процессе зажимания и целования. Нарочно пыталась его отодвинуть от себя, интересно же, что будет делать. Шептала: — «Сколько можно, тебе не надоело?» Ерунда. Его не так просто смутить или сбить с толку. Отвечает ей, как ни в чём не бывало: — «Я всю жизнь буду тебя целовать, и мне никогда не надоест». Да, от любви тогда звенело в ушах и кружилась голова. Никому ни в школе, ни в институте, ни во дворе не пришла в голову мысль, что между ними что-то есть. Ни на чьи же не попались глаза, никто не встретил их нигде случайно. А на праздничных вечерах художественной самодеятельности в школе Тимка как всегда пел. Девчонки хлопали как ненормальные, не отпуская его со сцены. Пять песен спел, а они знай, вызывают. Тогда вылезла разозлённая Лиза, и давай читать стихи. У всех лица повытягивались, но так никто ничего и не понял. Подумали, так задумано было. «Лизка, ты чумная», — буркнул тогда он. «А ты дурак», — прошипела в ответ она.
Вернувшись в номер, Лиза действительно застала Мозгового уже спящим. «Слаб ещё, а всё хорохорится. Сын прав, надо продумать празднование его дня рождения. Непременно придут люди, будет неудобно. Сами же посидим по-семейному. Устанет, пойдёт, полежит, в ресторане же такого в меню не предложат. Хорошо, что плохое имеет место тоже кончаться, вот и их беда на радость всем миновала. Всё же напугался немного разухабистый Мозговой, ещё одна прядка седая за ушком появилась. Лёг одетым, но раздевать не буду, а то полезет опять со своими глупостями. Ночью встанет, разденется, как положено». — Выключив телевизор и включив ночник, тихонечко ступая, занялась собой. А как же принять душ, намазюкаться кремами на ночь и почитать, святое дело.
— О, сама устроилась, а меня кинула на произволяще, — прошептал Мозговой тихонько, в самое ушко, стараясь не напугать.
— Ай, — всё же подскочила она, — ты притворялся.
— Не без этого. Иначе ты опять убежишь, цветы нюхать, — навис, обдавая горячим дыханием, он над ней.
— Мозговой, не беленись.
— Жду, понимаешь, жду, когда она меня раздевать будет, ан, нет. Пёрышки себе почистила и юрк под одеяло.
Лиза отмахнулась от его претензий.
— Тю, я ж тебя не хотела будить.
Он закрыл глаза и сложил руки.
— Разбуди, я разрешаю.
— Мозговой, позову врача, — пригрозила она.
— Угу, сейчас, — ухмылялся он, ныряя к ней. — Выкинь, на фиг, книгу.
— Ёлки палки, Тимофей, ум у тебя есть. — Пыталась она, выставив руки вперёд, остановить его пыл.
— Есть, проверь, — хмыкал он, ловя её руку.
— Если б это был ребёнок, можно назвать, — баловник, а тебя, как величать?
— Хоть огурцом, — с жаром целовал он её. — Осточертело это лечение. Всё что надо они уже вылечили. Надоело… не могу.
— Тимка, шальной, — уже не отбиваясь, сдавалась она. — Завтра домой и без никаких.
— Ягодка, как скажешь. — Огонь играл мячиком в руках, обжигая лицо и впиваясь в губы…
Лиза улыбалась, прижимаясь к горячему телу мужа, закинув руку на его плечо и гладя заживающую грудь. — Дурачок, нетерпеливый. Устал.
— Вот ещё…
— Чего-то хочется…,- потянулась она.
— Ты решила чего?
— Шоколадки хочу, сейчас бы целую съела и много не показалось.
— Сластёна. Завтра пачку куплю отрывайся. А сейчас подсластить могу. — Поймал он её язычок. — С ума спрыгнуть, как сладко. Ел бы, и ел. Как нежен твой животик.
— Угомонись и спи, оставив в покое мои жиры. Надо мне подсесть на диету, я с тобой тут ничегошеньки не делая, набрала вес.
— Сколько того весу-то одна прелесть. Восточные мудрецы считали: все беды и болезни происходят от незнания. Если ты не представляешь, что происходит в твоём организме, как можно лезть в процесс.
— То есть.
— К примеру, цветы любят влагу, это факт. Их нужно поливать хотя бы пару раз в неделю, но попробуй так поливать кактус и о, горе, он пропадёт.
— Я тебя поняла, издеваешься.
— Ну, что ты, лапушка! Просто, что хорошо одному, другому может нанести вред.
— Перестану, вообще есть, перейду на сок.
— Сдурела. Сходи к специалисту, тебе скажут, что добавить в рацион и чего убрать, если уж тебя это так волнует. У меня зам, имея в наличии молодую жену красавицу, как увидел, и сразу перехватило дух, точно загипнотизированный. Так вот он, боясь поправиться, ел только чёрный хлеб, а этот продукт ему был противопоказан и много там ещё чего у него накопали такого не совместимого.
— Это он вам подсказал на счёт специалиста, Тимофей Егорович? — перейдя на официальный тон, села она, неловко содрав с него одеяло.
— Ты чего? — повернулся к ней потрясённый Мозговой.
А она, поджав губы, и искусно изображая ревность, пошла на него в атаку. Её умные глаза спрашивали:
— С чего это ему с тобой о весе рассуждать?
Тот поднял плечо и заинтересованно спросил:
— К слову пришлось, а что?
— С подружкой жены тебя ещё не знакомил. Может она тем специалистом и является? «Жизнь за минуту счастья!» Захотелось иметь, а?
Мозговой развеселился:
— С чего, думаю, она, как ужаленная завертелась. Теперь понятно. Никогда не думал, что ты ревнива. Всегда казалось тебе по барабану… — Его глаза смеялись, а руки плотнее прижимали к себе.
— Это не ревность, — загорячилась Лиза, — это…, это рассуждения. — Помедлила с высказыванием она, подбирая подходящие слова.
— Рассуждения?
— Да, — пыталась нащупать свои появившиеся пухленькие складки Лиза.
Конечно же, он заметил и тут же вылил ведро бальзама на её душу:
— Лизка, оставь в покое свои прелести. У каждого своя жизнь и своя голова на плечах. Ему хорошо там, мне здесь. Он возможно ещё в поиске, я своё уже нашёл, надеюсь, ты тоже.
— Тебя послушаешь, правда поверишь… — Прильнула она к нему.
— С чего тебя в такие отступления бросило?
— Ну, тебя.
— Это всё оттого, что долго не любил тебя по полной программе, — прикусил он губами её ушко.
— Спи баламут, а то слово за слово и опять понесётся. Солидный же человек, а ведёшь себя, как мальчишка.
— Не преувеличивай. — Он неожиданно прыснул смехом. — Не могу, вспомнил, как мы в колхозе подшефном помогали.
Она не могла не улыбнуться.
— Это там, где Дубова бык — гомик гонял по селу.
— Угадала, — хохотал он.
Она вторила его смеху, с трудом выговаривая сквозь слёзы:
— Глупые смеялись, а ведь могло всё плохо закончится в той истории.
А Мозговой, не обращая внимания на её слова, знай себе хохочет:
— Чем ему именно Илья понравился, не врублюсь, но пока Дубов не шевелится, и он стоит, жуёт, влюблёно на него посматривая, как только тот двинул, бык за ним. Мы орём, — прыгай на забор. Тот сиганул. Быку не понравилось, он плюнул нам всем в лицо и забор на рога, Илья грох на ту сторону в чей-то палисадник. Выбегает злющая баба и с кулаками на нас, не хуже быка. Выбор не большой. Баба — бык. Но мы нашли третий вариант — кинулись врассыпную. Нас же много, а он опять нашёл Дубова и за ним. Картина неописуемая. Несёмся по деревне пыль столбом. Нас человек десять, влюблённый бык и баба с поленом. Нет не так. Впереди всех Дубов, за ним бык, следом мы, за нами баба с поленом и со всех сторон собаки. Ой, что было, век не забыть.