В полдень Горожанкин неожиданно сказал нам становиться по пять, надел на нас наручники и отправил назад в зону. Дорогой стал издеваться:
— Ну что, духарики (ироничное: отважные, сильные духом), оказывается, что вы даже очень жиденькие. А как вас, было, разрисовали! Теперь вы уже показали, кто вы есть. Вчера мы вшестером гнали всю вашу свору по-пластунски от вахты до бараков и ни одна сволочь головы не подняла. С таким духом вам только под нарами сидеть!
А теперь, мужики, я скажу вам, почему вас так скоро сняли с работы. Вас разделят на две половины: 350 человек отправят в 4-е лаготделение, а других 350 оставят здесь. Как здесь, так и там вас раскидают по два-три человека во все бригады. Тогда вы уже никуда не денетесь; поодиночке мы вас всех в бараний рог скрутим!
В тот же самый вечер нас 350 человек отправили тундрой в 4-е лаготделение, а утром следующего дня все мы, каждый в своей новой бригаде, вышли на работу. Так мы вышли из внутренней изоляции и очутились в гуще заключенных 4-й и 5-й зон.
А где-то через две недели наши зоны молнией облетела весть: Горожанкину отрубили голову!
III. Смена климата
Грянула полярная зима. Работаем в две смены и без выходных дней. Сменяемся на рабочем месте, так что каждая смена продолжается двенадцать часов. Два часа тратим на дорогу туда и назад. По меньшей мере два, а сплошь и рядом и четыре-пять часов стоим перед вахтой в очереди, ожидая обыска. Тут холод пронизывает уже до костей и больно их сжимает. Стоим молча: никто не промолвит и единого слова, поскольку дорога каждая частичка энергии. Коротать время нам иногда помогает на удивление таинственное и захватывающее мерцание северного сияния. Мы так напряжённо следим за этой загадочной небесной игрой цветов, что нам кажется, что мы уже и слышим её, не только видим. Мне показалось тогда, что впечатление, которое производит на человека северное сияние, можно в какой-то степени передать с помощью музыки. Другие искусства тут просто бессильны.
Наконец мы подходим к вахте и, оторвавши глаза от неба, опускаем их на землю, падаем на колени и так подвигаемся всё ближе к обыскивающим надзирателям. Того, кто не упал на колени, а только присел или наклонился, бьют шваброй по голове. Иногда, если им вздумается, надзиратели бьют швабрами всех и каждого. Для этого специально подбирали надзирателей. Более всего среди них выделялся старшина Михник.
Перед надзирателями еле распахиваем одежду своими задубевшими руками и становимся уже на ноги. Нас тщательно обыскивают. Особенно придирчиво обыскивают тех заключённых, у кого номерной знак начинается на букву «У» или «Ф». Часто случалось, что нас задерживали на холоде до часу ночи, а в шесть утра надо уже вставать и снова идти на работу, ибо «труд облагораживает человека!»
Кое-кого, однако, не допускали к труду, а для профилактики и острастки сажали в тюрьму. Горлаговская тюрьма находилась при нашей зоне. Тут, как и во всех других тюрьмах Норильска, была глубоко укоренившаяся традиция: каждый, кто попадает в тюрьму, должен пройти через молотобойку, то есть через камеру, где сидят откормленные суки, единственная задача которых — избить каждого, кого к ним бросят.
Молотобойка была своеобразным приютом для тех сук, которые убегали из зоны, чтобы избегнуть мести со стороны разгневанных заключённых. Так что не удивительно, что они с такой неудержимой злобой набрасывались на каждого, кто попадал им в руки.
Однажды, когда в молотобойке обрабатывали свежую жертву, заключённые, сидевшие в соседней камере, подняли безудержный шум. Они кричали, свистели и били твёрдыми предметами в двери. Им немедленно ответили автоматной очередью. В наибольшей опасности — даже удивительно, как уцелел — был там мой односельчанин Степан Филипчук. Не погиб никто, однако все притихли.
Суки всеми силами поддерживали лагерный режим и сотрудничали с администрацией потому, что привольно жить в лагере они могли только в условиях самого сурового режима и насилия. Опять же администрация всегда поддерживала сук и оказывала им протекцию, потому что без их помощи она не могла бы удерживать режим на уровне поставленных перед нею задач.
И всё же молотобойцы не могли вечно сидеть в своих камерах — как бы там ни было, а это всё же тюрьма — и, когда считали, что опасность для них миновала, выходили в зону.
Так как-то вышел из тюрьмы молотобоец Сикорский. Он сразу возглавил бригаду и вывел её на работу. Но не успела ещё бригада приступить к работе, как бригадира не стало. Он лежал на снегу мёртвый, без каких-либо следов ранения.
У молотобойцев опустились руки.