И, тому следуя, пусть славословия вознесутся,
пусть при дворе божественного потомка
сумятицы не будет,
пусть дары драгоценные,
светлые ткани, блестящие ткани,
мягкие ткани, грубые ткани,
пяти родов дары,
в Равнине Синего Моря живущее —
с плавником широким, с плавником узким,
до водорослей морских, водорослей прибрежных,
питие священное —
верхушки сосудов высоко воздымая,
утробы сосудов наполнив, в ряд выставят,
вплоть до грубого риса, мягкого риса,
горной гряде подобно, высоко уложат,
и, согласно словам заклятия небесного,
заклятия грузного, пусть славословия вознесутся[127], —
так говорю смиренно.
Праздник пиров на дорогах[128]
(Митиаэ-но мацури)
Как то началось в Равнине Высокого Неба[129],
говорю смиренно перед богами царственными,
коим хвалы возносят по изволению потомка царственного,
пребывающими преградой на восьми перекрестках великих,
подобно грудам камней священных.
Коли произнесу смиренно священные имена —
Ятимата-хико, Ятимата-химэ, Кунадо[130] —
и хвалы вознесу,
то если духи, что из Нэ-но куни, Страны корней,
из Соко-но куни, Страны дна,
с грубостью, чуждостью вторгнутся, —
с ними согласие встречи, с ними согласие уст
отвратите.
Снизу духи грядут — низ оберегите,
сверху грядут — верх оберегите.
Ночным оберегом, дневным оберегом оберегите[131],
такие славословия возносим.
Посему дары драгоценные —
светлые ткани, блестящие ткани,
мягкие ткани, грубые ткани препроводим,
питие священное —
верхи сосудов высоко поднимем,
утробы сосудов наполним, в ряд выставим,
и соком, и колосьями;
из того, что в горах и полях живет —
с мягкой шерстью, с грубой шерстью,
из того, что в Равнине Синего Моря живет —
с плавником широким, плавником узким,
вплоть до водорослей морских, водорослей прибрежных,
подобно горной гряде уложенные,
те дары драгоценные — вкусите покойно,
на восьми перекрестках преградой пребывая,
подобно грудам камней священных,
и век потомка царственного
твердой скалой, вечной скалой сохраните,
веком цветущим осчастливьте, — так говорю смиренно.
И чадам государевым, властителям и вельможам,
всех ста управ чиновникам,
и Великому Сокровищу Поднебесной спокойствие пошлите.
Для сего служитель богов
словами заклятия небесного, словами заклятия грузного
хвалы возносит, — так говорю смиренно.
Великий праздник вкушения первого урожая[132]
(Оониэ-но мацури)
Собравшиеся жрецы и священнослужители, все внимайте —
так возглашаю.
По изволению бога и богини,
прародителей владетеля нашего,
на Равнине Высокого Неба божественно пребывающих,
говорю смиренно перед царственными богами[133],
коим хвалу возносят в храмах неба, храмах земли.
В день зайца месяца симоцуки[134] года нынешнего
царственный потомок вкушать станет
небесную трапезу[135], долгую трапезу, вечную трапезу,
и пусть боги царственные на нее согласятся[136],
чтоб век его как крепкая скала, вечная скала сохранен был,
цветущим веком счастлив был,
чтоб тысячу осеней, пять сотен осеней
он трапезу покойно, мирно вкушал,
зарумянившись пышным румянцем.
Посему богатые дары царственного потомка —
светлые ткани, блестящие ткани,
мягкие ткани, грубые ткани препроводим
и на пышном восходе солнца утреннего
хвалы вознесем — и все внимайте, —
так возглашаю.
Особо говорю: дары подносимые,
очищение прошедшие,
к слабым плечам жрецов толстыми шнурами привязанные,
жрецы и священнослужители
примите и неукоснительно подношения совершите, —
так возглашаю.
Праздник[137] усмирения души в святилище[138]
(Митама-о иваидо-ни сидзумуру мацури)
По изволению бога и богини,
прародителей владетеля нашего,
на Равнине Высокого Неба божественно пребывающих,
вернуться
…пусть славословия вознесутся… — Синтаксическая структура данного текста строится на повторе: в начале говорится о том, что боги сказали «слова заклятия небесного», когда божественный внук опускался с неба на землю. И кончается это норито оборотом — славословия будут вознесены словами «заклятия небесного». Таким образом, пространный отрезок текста между этими двумя «заклятиями», содержащий, в сущности, десятки отдельных предложений, в том числе диалог, вероятно, надо рассматривать как сверхдлинный предикат к обороту «слова заклятия» в конце.
Такова же и точка зрения Такэда [НКБТ, 1970, с. 429]. Цугита же полагает, что «грузные слова заклятия» составляют отрезок текста, начинающийся словами «два божества-столпа» и до «таким наставлением поучала» [Цугита, с. 337].
вернуться
Этот ритуал состоит в подношении угощения и даров духам на скрещениях четырех дорог вокруг столицы, соответствующих четырем пространственным зонам. Молитвенные слова при этом обращены не к духам, а к божествам, которые должны воспрепятствовать их проникновению в город, и это дало Камо Мабути основание подозревать, что в эволюции действа произошел какой-то сдвиг. Цугита считает, что духи, о которых идет речь, — духи эпидемических болезней, приходящие из Ёми-но куни, — в «Энгисики» неоднократно упоминаются праздники угощений на четырех углах столицы, связанные с изгнанием духов болезней. Чума и холера проникали в Японию вместе с иноземными кораблями из Китая, Индии, Юго-Восточной Азии, и соответствующая церемония была направлена на изгнание скверны и демонов болезни, возникающих при контакте с «чужеземными варварами», связанными в представлениях японцев с иным миром «по ту сторону моря». Среди праздников по случаю такого рода назовем праздник для богов на дороге гонцов из Китая, праздник для богов во время проводов чужеземца до границы, праздник препятствующих богов (саэ-но ками-но мацури).
Среди такого рода ритуалов есть праздники, в названии которых непосредственно формулируется цель ритуала как предотвращение болезней: праздник для духов болезней на четырех углах дворца и такой же — на десяти границах внутренних провинций.
Кроме праздника митиаэ-но мацури, проводимого Урабэ, существовал еще ритуал праздника четырех углов, четырех границ в рамках «пути инь-ян», первые письменные свидетельства о котором датируются серединой X в. Со временем праздник митиаэ стал проводиться вместе с ритуалом усмирения огня на четырех углах города.
Цугита отмечает даосское влияние праздника пиров на дорогах, и прежде всего в приношениях: помимо обычных — тканей, конопли, сакэ, раковин, рыбы, водорослей подносится также кожа (шкура) быка, кабана, оленя (свиньи), медведя. Ф.Г. Бок в переводе фрагмента «Энгисики», описывающего порядок проведения этого ритуала, называет вместо кабана обезьяну, что необъяснимо из текста [Бок, с. 86].
Примечательно неожиданное появление в ритуале шкуры медведя, хотя, разумеется, и бык даст основания для сближения с китайским этнографическим материалом. Медведь же непосредственно отсылает к новогоднему китайскому экзорцизму но (см. также коммент. к На-но мацури-но котоба), в котором главной фигурой, согласно «Чжоули», является экзорцист фансянши, ряженный в медведя, в маске с четырьмя золотыми глазами [Яншина, с. 49].
Разумеется, апотропеические обряды по предотвращению эпидемических болезней широко бытовали в японской народной среде как отдельные действа и как составные элементы обрядов более общей направленности.
Обряды по предотвращению проникновения в поселение эпидемических болезней удержались в народной культуре до XX в. Н.А. Невский описывает обряд симэкири («отрезание [границы] веревкой»): между бамбуковыми шестами натягивают веревку, посередине которой прикрепляется амулет (фуда), связанный с праздником пиров на дорогах. После этого приступают к началу полевых работ (преф. Ибараки). В Тоно проводится так называемый весенний праздник (хару-но мацури). В первую декаду февраля в крестьянских домах готовят клецки данго. Изготовляют соломенных кукол, прикрепляют к ним флажки с надписью: «чествование всех вредных болезней весны», а затем вместе с клецками вешают кукол на дерево у ворот дома: дух болезни: съест предлагаемое угощение и удалится [Невский, 1971, с. 26].
Общую идею божеств, охраняющих проходы на дорогах от злых духов, Цугита возводит к каменному веку, напоминая также об айнских каменных, фаллических столбах, отпугивающих демонов на дороге.
Текст данного норито близок и к норито в праздник священных врат, и к соответствующему фрагменту норито испрашивания урожая. Цугита полагает, что становление и оформление этих текстов имперского ритуала происходило в такой последовательности — сначала праздник врат (Микадо-но мацури), потом испрашивания урожая (Тосигои) и, на основе двух вышеперечисленных, — праздник пиров на дорогах [Цугита, с. 362].
Это вполне вероятно, хотя не исключено, что фрагменты некоего клишированного ритуального прототекста послужили основой всех трех.
вернуться
Как то началось в Равнине Великого Неба… — Иными словами, ритуал: подношения угощения богам, охраняющим дороги от злых духов и болезней, является лишь воспроизведением мифологического прецедента на небесах.
вернуться
Ятимата-хико, Ятимата-химэ, Кунадо — эти имена отсутствуют в мифологических сводах.
Правда, в «Кодзики» есть не Ятимата (бог восьми перекрестков), а Тимата (бог перекрестков), рожденный, когда Идзанаки снимал хакама перед, совершением ритуального омовения после возвращения из Ёми [НКБТ, 1970, с. 69]. В японской филологической традиции интерпретация Ятимата-хико и Ятимата-химэ следует гипотезе Хирата Ацутанэ (1776–1843), ученого школы Национальной науки. Эта гипотеза возводит богов Ятимата к мифу о преследовании Идзанаки его супругой, Идзанами, после того как он спустился за ней в страну мрака Ёми и нарушил наложенный ею запрет и посмотрел на нее (см. также комм. 123 к норито в праздник Хосидзумэ-но мацури). «…И добрался до подножия холма Ёмоцухирасака… Наконец его супруга Идзанами-но микото и сама там его догнала. Тогда он загородил (хикисазтэ) склон Ёмоцухирасака камнем, который могла сдвинуть тысяча человек (тибики-но ива)… Этот камень, который заградил (саяриси) склон Ёмоцухирасака, называют Тигаэси-но ооками (Великий бог, меняющий дорогу), и еще называют Саяримасу Ёмидо-но ооками (Великий бог, заграждающий дверь в Ёми)» [НКБТ, 1970, с. 67]. В одной из книг Нихон сёки также говорится, что имена этого камня — Ёмидо-ни саяримасу ооками и Тигаэси-но ооками [Синтэн, с. 188].
Вместе с Кунадо эти трое божеств именуются в традиции Саэ-но ками («боги преграды»), так как Кунадо трактуется исследователями как божество, тождественное Фунадо-но ками из того же мифа. В «Кодзики» Идзанаки перед омовением отбрасывает палку, из нее рождается божество Цукитацуфунадо-но ками [НКБТ, 1970, с. 69], в «Нихон сёки» то же самое [Синтэн, с. 188], только рождение из палки происходит еще на перевале Ёмоцухирасаха. В отождествлении Фунадо и Кунадо исследователи норито единодушны, однако сближение это, на мой взгляд, чисто функциональное, так как фонетический переход фунадо → кунадо или наоборот невозможен.
Более вероятной представляется связь этого божества из норито с другим фрагментом «Нихон сёки», где приводится такая версия: Идзанаки спускается в страну мертвых, где Идзанами, выйдя ему навстречу, говорит: «супруг мой, не смотри на меня», и внезапно делается невидимой. Кругом темно, Идзанаки зажигает свет и видит, что «Идзанами брюхата, и на ней сверху восемь видов духов грома. Удивившись, Идзанаки пустился бежать обратно, но все громовики вскочили и бросились в погоню». По дороге Идзанаки видит персиковое дерево и сначала отпугивает преследователей персиком, потом отламывает ветвь, бросает и говорит: «пусть громовики дальше этого не пройдут». Далее сказано: «это и был бог Фунадо. Раньше его имя было — Кунадо-но саэ-но ками (бог Кунадо преграждающий)» [Синтэн, с. 191]. Видимо, эти два божества некогда были сконтаминированы, но тождественными их считать не приходится.
вернуться
Нижеследующий фрагмент напоминает норито в праздник Микадо хокаи, что, наверно, естественно: в обоих случаях речь идет о заграждении дороги или входа для злых духов.
вернуться
В седьмой книге «Энгисики» это норито называется амацуками-но ёгото (благопожелание небесных богов) [Синтэн, с. 1274]. Считается, что ритуальная формула норито (или ёгото) этого ритуала читалась и во время Ниинамэ-но мацури (праздник первого урожая), и Сэнсо дайдзёсай (великого праздника вкушения урожая при возведении на трон). Более пространная версия этого ёгото, известная как Накатоми-но ёгото, благопожелания Накатоми, вошла в «Дайки», дневник левого министра Фудзивара-но Ёринага, как запись ритуального благопожелания при восшествии на трон императора Коноэ (1142 г.). «Энгисики» отводит особое место этому празднику, посвящая целую главу его подробнейшему описанию (в той его разновидности, которая сопровождает церемонию возведения на трон). В «Рё-но гигэ» устанавливается время церемонии — день зайца одиннадцатой луны, ранее, по-видимому, она проводилась один раз в правление какого-либо императора, при этом место и день проведения могли варьироваться — так, император Юряку проводил этот ритуал под деревом цуки в Хацусэ («Кодзики»), император Ёмэй — у речных истоков Иварэ на следующий год после восшествия на трон («Нихон сёки») и т. д.
В мифологических сводах акт вкушения плодов нового урожая встречается в мифе об Аматэрасу, которая как раз занималась этим обрядом в специальном помещении своей обители, когда Сусаноо начал совершать свои «прегрешения небесные» прямо в этом зале («Кодзики»), Амэ-но вакахико в одной из версий «Нихон сёки» находился в таком помещении, когда его настигла стрела, которую он сам недавно выпустил в фазана. В любом случае, обряд этот достаточно древний. В «Хитати-фудоки», раздел «Уезд Цукуба», говорится, что «в древности бог-прародитель объезжал горы-обиталища богов. Когда он достиг горы Фудзи в провинции Суруга, наступил вечер и он стал просить ночлега. Тогда бог горы Фудзи ответил: „[Сейчас] у нас праздник нового урожая, и мы не хотим, чтобы был кто-либо посторонний. Сегодня мы не можем приютить вас“» [Древние фудоки, с. 34]. Правда, бог горы Цукуба, несмотря на праздник, впускает гостя, тем не менее, этот сюжет говорит о том, что дом или социум, где проводился обряд, был закрыт для посторонних.
Ритуалы совместной трапезы с богами Цугита делит на две категории: ритуальное вкушение нового урожая и трапеза на основе прежнего запаса риса. Оониэ-но мацури относится к первой категории, а ритуал Дзингондзики («божественно ныне вкушаемое») — ко второй [Цугита, с. 371].
В самом тексте приводимого норито не говорится непосредственно об участии в императорской трапезе его родового божества Аматэрасу. По мнению Цугита, угощение сначала подносилось ей, а то, что «оставалось» после нее, уже принадлежало императору [Цугита, с. 381].
В кодексе «Тайхо Рицурё» только этот праздник назван великим. Как полагает Н. Накадзава, если сама церемония восшествия на престол следует китайским образцам, то ритуал этого праздника сохраняет японские архаические обряды [Накадзава, с. 45].
Оониэ-но мацури, или Дайдзёсай, начинается со вкушения риса императором, затем его вкушают принцы и принцессы и остальные придворные, а также представители провинций и священных земель, где выращивается рис и готовятся иные продукты для празднества. Ежегодный праздник вкушения именуется Ниинамэ-но мацури — «праздник приношения богам нового риса». Различение этих двух форм началось, вероятно, в VIII в. — в «Тайхорё» церемония возведения на трон с ритуалом первого вкушения и праздник приношения богам нового урожая еще четко не разделены.
Две главные территории, поставляющие рис, назывались юки и суки, соответственно двум видам жертвоприношения риса, различие между которыми трудно установить. На ранних стадиях проведения ритуала в юки входили земли провинций Тамба, Инаба, Мино, Микава, Исэ и Этидзэн, в суки — Харима, Овари, Этидзэн, Мисака, Хидзэн, Битю, Тамба и Инаба — т. е. земли к востоку и западу от столицы. После императора Дайго рис юки поставлялся с полей на востоке и юге от столицы, рис суки — с севера и запада. Как и в других случаях, до регламентаций позднего средневековья провинции, поставляющие рис юки и суки, назначались гаданием.
Церемония длилась несколько дней, вернее, несколько ночей, так как боги спускались для принятия даров главным образом ночью.
Седьмая глава «Энгисики» дает подробный перечень правил и предписаний к этому ритуалу.
Сначала гаданием определяют императорских посланцев, которые объявляют о предстоящем празднестве в разных провинциях, затем эти посланцы приносят дары богам неба и земли. Император совершает обряд очищения (мисоги) и приношение даров, при этом его сопровождают верхом на лошадях жрицы камунаги и хэдза, отроки-помощники гадателей Урабэ. В течение месяца осуществляется частичное воздержание (араими) и три дня полное (маими). При этом запрещается участие в буддийских праздниках и трапезах (сайдзики). В это время смерть надо называть «исправлением», болезнь «отдыхом», вместо «плакать» надо говорить «проливать соль», ударить — «гладить», кровь — «пот», мясо — «трава», могила — «ком земли» [Синтэн, с. 1247], т. е. соблюдается тот же список эвфемизмов, что предписан во время очищения жрицам мико.
Затем священнослужители отправляются в провинции юки и суки, где совершают очистительные ритуалы. Там, на местах, гаданием назначаются участники церемонии, танцовщики и танцовщицы, возводится святилище восьми божеств (хассиндэн), посвященное богам Митосиро-но-ками, Такамимусуби, Ниватакасуи, Оомикэцуками, Оомия-но мэ, Котосиронуси, Асува и Хахики. Кроме того, по определенному порядку строятся помещения для участников и вырывается колодец, с крышей над ним. Дерево для построек должно быть целым, кора с него не снимается — по-видимому, действует то же табу, что приводится в церемонии оохараэ, запрещающее обдирание шкур или резание кожи по мертвому и по живому.
Рис на полях юки и суки не жнут, а вырывают с корнями и сушат некоторое время в священном амбаре. Затем из первой собранной на поле порции берут рис для императорских приношений, из остального отбирают часть для изготовления темного и светлого вина. Процессия с корзинами этого риса идет в строгом порядке, корзины в соответствии с регламентом накрыты разными видами тканей и украшены ветками сакаки. В столицу процессия прибывает в конце девятого месяца, рис помещается во временные хранилища.
Около дворца обычным гадательным способом избирается место, где также возводят различные помещения, хранилища, святилища, роют колодец. Это священное место делится на левую и правую половины, предназначенные соответственно для юки и суки.
Затем от Дзингикан в провинцию Микава посылается священнослужитель «с колокольчиком для станций» (предмет, служащий как подорожная), чтобы подготовить «тканье божественных одеяний» (камумисоори). Императорские гонцы рассылаются и в другие места, чтобы обеспечить изготовление иных даров и приношений, при этом, например, при изготовлении темного и светлого рисового вина проводится обряд почитания богов колодца и очага; когда глава виноделов отправляется в горы, чтобы получить древесный пепел, применяющийся в технологии изготовления сакэ, возносятся жертвы горным божествам, проводят ритуалы гадания и т. д.
«Энгисики» самым скрупулезным образом описывает процедуру возведения зала Дайдзёгу (Оониэ-но мия), где будет проводиться основное торжество. Представители провинций сначала ставят по четырем углам выбранной территории веточки сакаки, затем берут лопаты и копают ямы для опор — «по восемь лопат на каждую яму». Указаны также и виды деревьев (с неснятой корой), применяемые для разных частей постройки, называется разновидность тростника для крыши.
Далее в «Энгисики» следует описание самого ритуала — порядок внесения в святилище многочисленных приношений, процедура приготовления риса для императора и т. д.
С началом часа собаки в Дайдзёгу входил император, ступая по ткани, которую перед ним раскатывали из большого рулона, а за ним сматывали обратно. Ритуал приношений проводился раздельно в половинах юки и суки, но протекал одинаково.
Вкушение риса сопровождалось различными ритуальными плясками — яматомаи, тамаи и др., исполнялись также песни различных провинций. В один из дней праздника проводилось так называемое госэти, или сэтиэ, музыкально-хореографическое действо, являющееся частью придворной музыки бугаку, исполняемое пятью танцовщицами.
По окончании праздника все выстроенные для него здания и в столице, и на местах сжигались. Причем для этого посылались два священнослужителя в обе провинции, где те сначала совершали обряд почитания восьми божеств государевой трапезы, потом снимали с себя состояние очищения (гэсай) и только после этого сжигали временные постройки для праздника. В последний день месяца в столице все служащие управ проводили церемонию очищения [Синтэн, с. 1245–1277].
Как пишет Накадзава Нобухиро, с этим празднеством и ритуалом связаны разнообразные циклы песен, в том числе песни кунибури («в стиле провинций»), стихи на ширмах (бёбу-но ута) и различные песни кагура, исполняемые в ритуале камуасоби («игрища богов») [Накадзава, 1987, с. 45]. Об использовании стихов на ширмах в связи с ритуалом Дайдзёсай говорится в некоторых средневековых текстах. Представители юки и суки также делятся на левую и правую часть, юки пишут стихи хираганой, суки — иероглифической скорописью (сосё), первые на шестистворчатой ширме в пять сяку, вторые тоже на шестистворчатой, но в четыре сяку (тридцать с небольшим сантиметров). Часто тематика этих песен сводится к пожеланию долголетия правящему императору. Хиробуми Цусиро, ссылаясь на исследования Таникава Кэнъити, высказывает предположение, что почитаемое в ритуале Дайдзёсай божество — душа императора, почитаемого одновременно и как душа его предков — Аматэрасу и Таками-мусуби, и как душа божества риса [Хиробуми, с. 81–82].
вернуться
…перед царственными богами… — Хотя формула без изменений повторяет начало норито в праздник Тосигои-но мацури, Цугита полагает, что имеются в виду другие божества, а именно те, что указаны в связи с данным праздником в «Энгисики» — 304 божества, почитаемые в 198 храмах и пребывающие в императорском дворце [Цугита, с. 370].
вернуться
Месяц симоцуки — одиннадцатый по лунному календарю.
вернуться
…небесную трапезу… — Удлинение формулы «долгая трапеза», «вечная трапеза», с добавлением члена «небесная трапеза», возможно, означает, что еда дарована богами и будет вкушаться ими наряду с императором.
вернуться
…и пусть боги царственные на нее согласятся… — аиудзуноимацуритэ. Это слово пять раз встречается в сэммё, есть и среди песен «Манъёсю» (№ 4094) со значением «одобрять», «поддерживать», «разделять общее согласие». Вероятно, его можно трактовать и как согласие богов на участие в трапезе.
вернуться
Эту ритуальную формулу читают жрецы накатоми в священном дворе управы Дзингикан в двенадцатом месяце, в одиннадцатом этому предшествует ритуал Тинконсай, или Митамасидзумэ, или Митамафури-но мацури, — тоже вариант усмирения души. Тинконсай устраивают в Дворцовой управе в средний день тигра для усмирения души императора и его супруги, в день змеи — наследника. Продолжение обряда в виде праздника усмирения души в святилище переносится в Дзингикан. В первом из ритуалов полоски священной бумазеи жрецы связывают в узелки (тамамусуби, «завязывание души», чтобы она не отлетела), во втором эти полоски подносятся богам вместе с тремя видами священных одежд, репрезентирующих императора, его супругу и наследника (об одеждах в норито упоминается, о бумазее — нет). Эти обряды обращены к восьми богам-охранителям императорского рода (см. Тосигои-но мацури), а также к Оонаоби-но ками. Подносятся богам дары, на перевернутой бочке пляшет танцовщица сарумэ. Представительницы рода сарумэ считают своим предком Амэ-но Удзумэ-но микото, богиню, пляска которой вызвала смех богов, когда Аматэрасу была сокрыта в пещере, этот миф и воспроизводится в данном обряде. Танцовщица ударяет копьем в бочку, считает до десяти, затем глава Дзингикан сплетает куски бумазеи и кладет в шкатулку, а женщина-помощница берет священную одежду (представляющую императора или его душу) и встряхивает ее. Затем начинается исполнение ритуальной музыки.
Счет до десяти, вероятно, восходит к мифу «Кудзики» (как, быть может, и вся церемония Тинконсай), где рассказывается о «сокровищах десяти видов» (скорее, амулетах), переданных императору от небесных богов. Эти амулеты — «зеркало морских глубин, зеркало морских побережий, меч восьми цука в длину, живая яшма, поворачивающая смерть яшма, обильная яшма, дорогу поворачивающая яшма, чешуя змеи, крыло пчелы, плавники разных тварей». «Если болезнь приключится, взять эти десять сокровищ, посчитать — один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять — и потрясти. Если так сделать, то можно и мертвого оживить» (Цит. по [Цугита, с. 383]). При императоре Дзимму бог Умасимати-но микото с помощью этих десяти амулетов впервые, насколько это отразилось в текстах, провел обряд усмирения души государя и его супруги.
Истоки праздника усмирения души можно усмотреть и в мифе об извлечении Аматэрасу из Небесной пещеры. В версия «Когосюи» Амэ-но удзумэ пляшет, стучит по бочке (укэфунэ) и разжигает ритуальный костер (ниваби).
По-видимому, обряд усмирения души практиковался в народе достаточно широко. В «Манъёсю» приводится, например, такая песня: тамасии ва асита юубэ-ни тамафурэдо ага мунэ итаси кои-но сигэки-ни — «ах, душа моя, хоть завтра вечером я и совершу обряд усмирения души, но как болит моя грудь от избытка любви» (№ 3767).
Этот ритуал воплотился также в ритуале камуаооби и в сопровождающих его песнях кагура.
Ритуал Тинконсай со временем выветривался, уступая функции другим обрядам, и к эпохе правления императора Го-Ханадзоно (правил в 1426–1463) прекратил свое существование.
Что касается ритуала усмирения души в святилище, то, по мнению Судзуки Сигэтанэ, он проводился после Тинконсай, с целью водворить в святилище священные одежды и завязанную бумазею как магические предметы, способные удержать душу в стабильном состоянии. В «Рё-но гигэ» о действе тинкон, или тамасидзумэ, читаем: «…Действо тинкон — то есть: тин это ан, спокойствие. Ки, дух, выражающий сторону ё в человеке — это кон, душа. Кон движется. И чтобы позвать эту движущуюся душу, которая бродит, надо успокоить ее во внутренних отделах тела (тюфу). Поэтому называется тинкон» [Синтэн, с. 975]. Здесь мы имеем дело с упрощенным толкованием даосского понятия пневмы ци — и концепцией одной из разновидностей души, связанной с началом ян. («Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию», — «Даодэцзин», Древнекитайская философия, т. I, с. 128).
По-видимому, инь у японцев связывается с другим родом души, более прочно укрепленным в теле, возможно, близким к кокоро («сердце»).
вернуться
Святилище — иваидо (ближе к архаическому произношению — ипапито). И Цугита, и Такэда принимают точку зрения Норинага, что иваидо — одно из священных помещений (сайин) на территории Дзингикан (Управы благочиния), где почитаются восемь божеств-охранителей императорского рода (см. также коммент. 10 к норито в праздник Тосигои-но мацури). Бок приводит также гипотезу Т. Уда, этимологизирующего ипапито по типу слов норито, кусото и т. п., в соответствии с этой гипотезой то — это текст, слова, а ипапито — нечто вроде «освящающего заклинания» [Бок, с. 93], посредством которого успокоится душа.
Что касается души (тама), то известны несколько ее разновидностей, встречающихся в мифологических сводах и в «Манъёсю». Прежде всего это арамитама — «грубая душа», ответственная за активное энергетическое начало, и нигимитама — «мягкая душа», связанная с этической и эмоциональной деятельностью, поддержанием жизни и пр. Нигитама еще именуется сакимитама (от саки — «счастье», «процветание») и кусимитама (вероятно, от куси — «чудесный»), Поскольку душа может отлетать, применялись различные ритуалы по удержанию ее в теле. В мифологических сводах, например, божества неоднократно встречают собственную душу в разных обличьях, не сразу ее узнавая.
Крайне интересный диалог приводится в «Нихон сёки». Бог Оонамити прибывает в Идзумо и вопрошает: «неужто я один буду управлять этой страной?» «Тут поразительное сияние осветило море, и внезапно подплыл некто (моно — дух? — Л.Е.), и сказал — если бы не я, как бы ты овладел этой страной? Только благодаря тому, что я есть, ты сумел совершить это великое строительство». Тогда Оонамути спрашивает: «Да кто же ты однако?» В ответ: «Я — твоя счастливая душа, чудесная душа» (сакимитама, кусимитама). «Вот как, — говорит Оонамути. — А я не знал, что ты моя счастливая душа, чудесная душа. Где же ты теперь собираешься жить?» и т. д. [Синтэн, с. 214].
Надо полагать, что праздник усмирения души государя имел целью не только укрепление его здоровья, — значение этого ритуала для всей страны, вероятно, связывалось с воздействием на божественных предков императора.
Под названием праздника усмирения души государя в святилище имеется помета мелкими знаками — «праздник иваидо в срединном дворце и весеннем дворце такой же». Срединный дворец (нака-но мия) — обитель императрицы, весенний дворец (хару-но мия) — наследного принца.