— Ты балыка возьми, грибы вот…
— Я вижу, — он хлебнул раз, другой, налил вина, выпил и заел куском балыка. — Мать давно уехала?
— Часа в четыре. Да, чуть не забыла — тебе Николаич звонил.
— Так я ж перед отъездом говорил с ним.
— Ну, не знаю. Может, вспомнил чего. Знаешь как. Хорошая мысля приходит опосля.
— Тоже верно…
Николай Иванович хлебал харчо.
Лида встала, подошла к плите:
— А на второе Анька котлеты сбацала. Из индейки.
— Положи мне половинку.
— Чего так?
— Больше не хочу.
— А картошки?
— Тоже малость.
Он доел харчо. Лида поставила перед ним тарелку со вторым.
Николай Иванович подцепил картошку, прожевал, отложил вилку:
— Аааа… это он наверно насчет шестого… я щас…
Он встал, прошел через коридор и гостиную в кабинет, поднял трубку красного телефона без циферблата:
— Три семьдесят восемь… Алексей Николаич? Это Николай Иваныч. Тут мне Лидочка передала. Ага. Аааа… ясно… ну я так и думал… ага… ага… так… так… и что? Вот как? Ну так это ж их хозяйство, пусть они и решают. Конечно. Да и тебе волноваться на этот счет не надо. Пусть они волнуются. Сами заварили, сами пусть и расхлебывают. Точно. Точно. Конечно. Да. Конечно. Да. Седьмого. Точно. Под Архангельском сорвалось, так они решили здесь… да… так это получается — шило на мыло. Мне Федоров вчера докладывал… да… деньги убухали, а природа виновата. Да. Сначала на электронщиков валили, теперь на вечную мерзлоту. Да. Точно, а теперь, значит, Рябинкин виноват, он не предусмотрел! Нашли козла отпущения. Да. Конечно, он ведь ясно сказал, ты помнишь? Да. Нечего, конечно! А с ними я завтра поговорю, пусть они Рябинкина не трясут. Да. Пусть своих трясут. Да. Хорошо. Хорошо. Ладно, Алексей Николаич, до свидания…
Он положил трубку, посмотрел на часы и побежал в гостиную…
— Уююююю! Проворонил!
Включил телевизор, сел в кресло.
— Папа! Компот или чай? — крикнула из кухни Лида.
— Чай! — Николай Иванович шлепнул себя по коленкам.
Экран расплылся, зарябил цветами.
Судья показал вбрасывание в зоне ЦСКА. Кругов перелезал через бортик. Шалимов сидел на скамье штрафников, обматывая вокруг клюшки распустившуюся изоляцию.
По дороге купили «Каберне» и триста грамм «Мечты».
Бутылку с косо приклеенной этикеткой Сережа сунул в карман плаща, опустив туда же и руку. Кулек с конфетами Оля убрала в сумочку. Возле шашлычной перешли на ту сторону. Сережа взял Олю под руку, снял с ее непомерно длинного шарфа пожелтевший лист, протянул:
— Тебе на память.
— От кого? — Оля насмешливо улыбнулась.
— От осени, наверно.
— Спасибо.
Она взяла лист, сунула веточку в рот. Сережа шел, балансируя на бетонном бортике тротуара:
— Вообще с таким шарфом страшновато.
— Что, не нравится?
— Да нет, красивый. У Айседоры наверно был такой же.
— Странная аналогия.
— Ничего странного. Страшновато.
— Сереженька, сейчас нет открытых ландо. Так что не беспокойся.
— Зато есть троллейбусы, автобусы. Сама внутри, а шарф под колесом.
— Ну спасибо.
Сережа обнял ее, притянул к себе. Она качнулась, каблучки неловко процокали по мокрому асфальту:
— Упаду.
— Поднимем.
Он поцеловал ее в уголок губ.
— Веди себя прилично.
— Веду. Себя и тебя. Вполне прилично.
Свернули в переулок, прошли несколько домов. Переулок перегородила канава.
— Ух ты, — Сережа заглянул в канаву, столкнул ногой комок земли. — Перегородили усе путя. Как ты по вечерам тут ходишь?
— На ощупь.
— Кошмар.
— Один пьяный уже свалился.
— Случайно не твой бывший муж?
— Не хами.
Перебрались через канаву, зашли во двор.
— А вот подъезд — хоть убей… — Сережа сощурился. — Вон тот, а?
— Угадал.
— Не угадал, а вспомнил.
Вошли в подъезд. В лифте он обнял ее и поцеловал в губы. Оля раскрыла сумочку, достала ключи.
Вышли из лифта.
Оля отперла дверь, вошла. Сережа следом.
В квартире был полумрак. Оля кинула сумочку под вешалку, сняла вязаную шапку и тряхнула рассыпавшимися волосами.
Сережа повесил фуражку на деревянный штырек, привалился к стене:
— Даааа. А обои когда успела?
— Весной еще. Когда развелись. Мне те никогда не нравились.
— Мне тоже.
— Раздевайся.
Она сняла пальто, скинула сапоги. Сережа вынул бутылку из кармана, мял плащ. Оля кинула шарф на вешалку и, подхватив бутылку, двинулась было на кухню, но Сережа поймал ее руку.
— Что? — тихо спросила она.
Он поцеловал ее в губы, отвел волосы и поцеловал в висок. Она поставила бутылку на пол, обняла его.
Они долго целовались в полумраке. Оступившись, Оля опрокинула бутылку. Бутылка покатилась к двери.
За руку он втянул Олю в комнату.
— Здесь бардак страшный, — Оля отстранилась на мгновенье, потом снова обняла его.
Сережа скользнул руками под ее бежевый свитер. Оля вздохнула, взъерошила его волосы. Он нашел ее грудь, подвел к кровати, повалил. Оля стала целовать его в лоб, в глаза, но вдруг уперлась руками в плечи:
— Погоди, я дверь не заперла, кажется.
Бесшумно прошла в коридор. Щелкнул замок.
Вернулась, задернула шторы. Стало еще темнее.
Сняла свитер через голову, расстегнула джинсы:
— Скинь покрывало.
Сережа стянул с кровати зеленое покрывало. Под ним было тонкое одеяло в старом комканом пододеяльнике и расплющенная подушка с торчащей из-под нее розовой ночной рубашкой.
Оля вылезла из джинсов и шагнула к Сереже. Он обнял ее, стал целовать в шею, в худые ключицы. Оля расстегнула его рубашку, он содрал ее с себя вместе с майкой, сдернул брюки и трусы.
Обнявшись, упали на кровать.
Оля расстегнула лифчик, бретелька перепуталась с цепочкой. Сережа поцеловал ее грудь, скользнул рукой в трусики. Олины ноги разошлись и снова сошлись в коленях. Прижавшись к нему, она терлась ртом о его щеку. Он потянул трусики, она приподнялась. Трусики скользнули по ногам. Сережа лег на нее, сжал бессильные худые плечи. Цепочка тряслась между ними. Ноги ее быстро раздвинулись. Мгновенье он лихорадочно искал наощупь, Олина рука скользнула вниз и умело направила. Лобки их сошлись. Сережа замер, уткнувшись в ее волосы. Ноги ее поднялись, оплели его бедра. Он стал двигаться. Руки ушли под подушку. Оля быстро целовала его лицо. Губы ее раскрылись, она громко дышала. Сережа путался ртом в ее волосах. Вскоре Оля стала дышать чаще, язык ее прошелся по губам, пальцы сжали Сережины плечи:
— Быстрей, Сереженька… вот… вот… вот… вот… так… ой… оооо… так… так, Сереженька, вот… вот… так…
Сережа стал двигаться быстрее. Олины ноги дрожали, терлись о его:
— Быстрее… быстрее… еще… вот… вот…
Гримаса исказила ее лицо.
— Быстрее… вот… вот… вот… еще… немного!.. милый… аааа!!!
Оля вскрикнула, впилась ногтями в сережины плечи. Ноги ее согнулись в коленях. Сережа вздрогнул, застонал в ее волосы. Минуту они лежали неподвижно. Потом Сережа откинулся на спину. Кровать была узкой. Они лежали рядом, вплотную прижавшись друг к другу. Оля чмокнула его в щеку, приподнялась, вытащила из-под полушки ночную рубашку, подтерлась и прошлепала в ванную.
Сережа вытерся этой же рубашкой, лег на спину, закинул руки за голову. В ванной шелестела вода.
Сережа вздохнул, скомкал испачканную рубашку, сунул пол одеяло. Вода смолкла, ухнул сливной бачок.
Оля вошла, легла на него, сжав ладонями щеки, поцеловала в губы:
— За что ты мне нравишься, то что никогда не клянешься в любви. Не как остальные.
— Могу поклясться.
— Тогда больше ничего не будет. Она сжала ладонями его губы, отчего они стали похожи на рыбий рот.
— Чего — ничего?
— Ничего.
Он обнял ее, провел руками по спине и положил на ягодицы, хранившие на себе водяные брызги:
— Ты прелесть.
— Что ты говоришь!
— Прелестная прелесть.
— А мы вам не верим.
— Ты чудесная.
— Что ты говоришь!
— Афродита.
Он поцеловал ее подбородок.
Оля водила пальцем по сережиным бровям:
— Скажи лучше, когда я могу рассчитывать на продолжение.
— Скоро.
— Скоро — это как? Через час?
— Нет. Скоро.
— Ясно. Вот что, давай перекусим, пока ты не заснул.
— А ты жестокая.
— Ты еще меня не знаешь.
Оля встала, достала из шкафа халат:
— Пошли поедим. Ты небось на своем институтском пайке?