— Серьёзно?
— Очень… Саш, где стаканы?
— У меня в тумбочке.
Лещинский достал два стакана.
— Только два.
— Да пейте, я после. — Зак отодвинул стул, сел рядом с Калмановичем. Тот уже расставил позицию и, почёсывая переносицу, смотрел на доску.
Лещинский открыл бутылку, налил два стакана, протянул один Калмановичу:
— Пей.
Зак надел очки.
Лешинский отпил из своего стакана.
Минуту молчали, глядя на доску. Лещинский махнул рукой:
— Труба.
Зак покачал головой:
— Знаешь, где-то ничья, по-моему… У чёрных король отстал.
— Да труба, чего тут.
— Труба, если на е7 взять, после шаха.
— А что, ты не брать предлагаешь?
— Но другого-то нет. Ничего нет. Так сразу он слонов разменяет — и пошла пехтура…
— А так что? Коня отдал, а он конем g6, потом через е5 на с6.
— Ну и что? А Саша на е6 уйдёт.
— Правильно. — Калманович быстро передвинул фигуры, убрав белого коня с доски. — Вот. А потом через d5 встану на е4 и всё!
Лещинский поставил свой стакан на стол:
— Слушайте, ну что вы дурака валяете! Зачем ему прыгать на с6, это же глупо! Коня изолировать и время терять. Он на е7 его оставит! А сам пешкой вперёд!
Он сильно стукнул пешкой по доске:
— Хотя постой… Но тогда ты полное право имеешь слоном ба-бах. — Он двинул слона.
— Конечно, — Зак двинул короля, — ушёл, ты королём на е6, он снова, ты снова, он снова. Так ничья, конечно. Но он может рискнуть вот как, друзья мои, — Зак двинул чёрного короля на b7, — а коня не тронет.
— А я тогда всё равно на е6… на е5 и пошёл к пешке.
— Да, пешка берётся.
— Берётся. Тогда ничья.
— Ничья. Смотри-ка. А я труба говорил. — Лещинский отпил из стакана.
— Погоди радоваться. Мамонт придумает что-нибудь.
— Вообще тут путаная игра. — Калманович снова восстановил первоначальную позицию.
— А кто напутал? Я, что ли? — усмехнулся Лещинский. — Сто раз тебе говорил — не играй разменный вариант с ним, он эндшпиль играет лучше, он этим и дорогу себе в первую лигу пробил!
— Но надо же отшлифовывать, Леонид Яковлевич…
Вон он тебя и отшлифовал! Белыми на ничью еле тянешь.
— Лёня, ну хватит, чего ты навалился на него, — Зак открыл вторую бутылку, налил ему в стакан и отпил сам из горлышка, — Агзамов опытный мастер. Я с ним на первенствах четырежды играл и только раз выиграл. Остальные все вничью. Ему б пораскованней играть, давно б гроссом стал.
Лещинский махнул рукой:
— Саша в сто раз талантливей, вот что обидно! Эти Агзамовы, Кременецкие, Платоновы, это же серятина-пресерятина! Их бить надо нещадно, ты же без пяти минут гроссмейстер! И попал в лигу. Не экспериментируй с дебютом и на эндшпиль не надейся, они же по тридцать лет за доской сидят, у них опыта больше. Но они в мительшпиле слабее тебя. Ты на голову выше их. Вспомни, как ты с Талем и Белявским в Риге разделался. У тебя остро-комбинационный дар, а они тактики. Вспомни, он ведь, несмотря на свои пешки сдвоенные, фигуры менять торопился, на эндшпиль работал! И с полным основанием. А ты, вместо того чтоб навязывать ему свою игру, всю партию под него свёл.
— Ну, что теперь говорить, Лёня. — Зак достал сигареты, закурил. — Конечно, ему разменный ещё рановато играть. Там и мительшпиля-то как такового нет — дебют и сразу эндшпиль. Тут надо всю партию сразу видеть. Фишер любил разменный играть, ну так он всё видел сразу… Но давай ничью поточней поищем.
Калманович снова поставил позицию.
Лещинский сел напротив, хрустнул пальцами:
— Так. Ну, давайте от печки. Коня не брать во всех случаях. Раз. Если он конём на g6, тогда понятно — король е6 и через е5 на е4 и ничья. Пешка не убежит.
— Не убежит.
— Если он коня оставит и пешкой вперёд, тогда шах, он ушёл, ты королём, он пешкой, слоном к пешке. Вроде всё в ажуре.
— По-моему, тоже. — Зак потёр подбородок, вздохнул. — Ладно, вот что. Давайте пару часов перекурим, а на сон грядущий ещё посмотрим. И утречком на свежую голову.
Он взял шахматы и, осторожно неся перед собой, поставил на шкаф. Лещинский вытянул из лежащей на столе пачки сигарету, закурил. Калманович допил остаток «Байкала».
Зак подошёл к окну, открыл, расстегнул ворот рубашки и снял галстук:
— Признаться, я сегодня не ел совсем. Утром позавтракал, и всё.
— Я тоже, — отозвался Лещинский и вдруг присвистнул: — Слушайте, деятели, а нормы?
Зак повернулся, присев, испуганно рассмеялся:
— Матерь Бозка! И я забыл совсем!