— А вот тут мы тебя и к ногтю, падлу! — ощерился Мокин и ловко раздавил его выпуклым прокуренным ногтем.
Кедрин бросил окурок, сплюнул и посмотрел через поле.
Правление горело. Клочья жёлтого пламени рвались из окошка и двери. Вокруг домика стояли редкие зеваки.
— Ну вот, годится, — Мокин подхватил под мышку ящик, — теперь можно и дальше. Пошли, Михалыч?
— Идём, Петь, идём. — Кедрин хлопнул его по плечу и мотнул головой понуро стоящему Тищенко:
— Иди вперед, пожарник…
Председатель послушно поплёлся, с трудом перетаскивая обросшие грязью сапоги.
Возле мехмастерской они столкнулись с босоногой бабой и двумя небритыми, пропахшими соляркой мужиками.
Баба загородила Тищенко дорогу:
— Петрович! Чтой-то там горит-то?
— Правление, — сонно протянул председатель.
— Да неуж?
Тищенко молча отстранил её и зашагал дальше. Но баба засеменила следом, поймала его грязный рукав:
— Да как же, ды как… правление?! Загорелося?!
— Загорелось…
— Оооох, мамушка моя, — пропела баба и прикрыла рот коричневой рукой. Тищенко вздохнул и побрёл по дороге. Мужики оторопело смотрели на него — мокрого, сутулого и грязного. Баба охнула и, часто шлёпая босыми ногами по грязи, снова догнала его:
— Да как же, Петрович, мож, оно не само, мож, поджёг кто, а?
— Отстань…
— Чо ж отстань-то? — Она растерянно остановилась, провожая его глазами. — Кто ж поджёг правление?
— Он сам, живорез, и поджёг, — проговорил Мокин, обходя бабу.
Кедрин шёл следом.
Баба охнула. Мужики удивлённо переглянулись.
Кедрин повернулся к ним и сухо проговорил:
— Вместо того чтоб глаза пялить — шли бы пожар тушить. А кто поджёг и зачем — не ваша забота. Разберёмся.
Железные ворота мехмастерской были распахнуты настежь.
Тищенко первым вошел внутрь, огляделся и, не найдя никого, втянул голову в плечи:
— Тк вот это мастерская наша…
Мокин с Кедриным вошли следом. В мастерской было холодно, сумрачно и сыро. Пахло соляркой и промасленной ветошью. Посередине, поперёк прорезанного в бетонном полу проёма стояли трактор со спущенной гусеницей и грузовик без кузова с открытом капотом. Рядом на грязных, бурых от масла досках лежали части двигателей, детали, тряпки и инструменты. В глубине мастерской возле большого, но страшно грязного, закопчённого окна лезли друг на дружку три длинные, похожие на насекомых сеялки. Вдоль глухой кирпичной стены теснились два верстака с разбитыми тисками, токарный станок, две деревянные колоды и несколько бочек с горючим. Повсюду валялась разноцветная стружка, куски железа, окурки и тряпки. Кедрин долго осматривался, сцепив руки за спиной, потом грустно спросил:
— Это, значит, мастерская такая?
— Тк да вот… такая, — отозвался Тищенко.
Секретарь вздохнул, тоскливо посмотрел в глаза Мокину. Тот набычился, крепче сжал ящик:
— А где ж твои работнички?
— Тк на пожаре, верно, иль обедают…
Кедрин многозначительно хмыкнул, подошёл к машине, заглянул в капот. Заглянул и Мокин. Их внимательно склонённые головы долго шевелились под нависшей крышкой, фуражки сталкивались козырьками. Вдруг секретарь вздрогнул и, тронув Мокина за локоть, ткнул куда-то пальцем. Мокин тоже вздрогнул, что-то оторопело пробурчал. Они медленно распрямились и снова посмотрели в глаза друг другу. Лица их были бледны.
Тищенко с трудом сглотнул подступивший к горлу комок, прижал руки к груди и забормотал:
— Тк вот готовимся, товарищ Кедрин, к посевной и технику, значит, исправляем, и чтоб в исправности была, чтоб справная, стараемся, чиним, и всё в срок, всё по плану, вовремя, значит, стараемся…
Кедрин оттопырил губы, покачал головой.
Мокин обошёл трактор и остановился возле бочек:
— А это что?
— Бочки. С соляркой и бензином.
Рыжие брови Мокина удивлённо полезли вверх — под кожаный козырёк.
— С бензином?!
— Угу.
Мокин растерянно посмотрел на секретаря. Тот протянул чуть слышное «дааа», вздохнул и вышел вон.
Мокин подбежал к бочкам:
— И што ж, прям с бензином и стоит?
— Тк стоит, конешно, а как же нам… — встрепенулся было председатель, но Мокин властно махнул рукой:
— Которая?!
— Тк, наверно, крайняя справа.
Мокин быстро вывинтил крышку, наклонился, понюхал:
— Так и есть. Бензин.