Семьдесят человек грустно выдыхают. Три репетиции назад настроение у оркестра было совсем иное. Воздух сотрясали творческие споры, и мы все, в едином музыкальном порыве, боролись за свободу самовыражения в отдельно взятом коллективе. Наш дирижер, Игорь Алексеевич, принес на репетицию свой старенький ноутбук, кажется, фирмы Dell, открыл Youtube и запустил видео с концерта Королевского симфонического оркестра из города Лондона. Мы сидели с каменными лицами в ожидании финала. Я терялась в догадках: чего он от нас хочет? Показывает собственную интернет-грамотность, мол, смотрите, я ютуб нашел, наконец, среди Одноклассников и Яндекса? Или это намек, мол, ноутбук-то у меня еще старый, звук вон какой херовый, даже концерт толком не звучит?
Оказалось, все хуже. Игорь Алексеевич в свойственной ему безапелляционной манере резким свистящим голосом потребовал:
Вот! Вот как мы должны исполнить эти концерты! Давайте не будем придумывать этой отсебятины, англичане играют его безупречно, а мы просто сыграем, как они, - потирая свои сморщенные бледные руки с вспученными синими венами, дирижер забегал перед нами.Оркестр зашевелился. Сперва заерзали на своих стульях виолончелисты, потом закашлял кто-то из скрипок. Духовые откровенно рассмеялись. И, наконец, выступила я, поднявшись от рояля:
Вы извините нас, Игорь Алексеевич, но по-моему, это полная херня.Катерина! Сколько раз я просил вас!! - запричитал дирижер.Да херня же говорю! - я обернулась к оркестру, и коллеги ответили мне одобрительным гулом.Начался спор. Мы не хотели быть подражателями. Мало того, что этот Моцарт звучит каждые рождественские праздники из любого утюга в мало-мальски интеллигентной семье, мало того, что каждый год какой-нибудь оркестр, начиная от крупных и именитых и заканчивая сельской самодеятельностью, вводят Моцарта в свой репертуар, - так от нас еще требуют копировать? Подобное оскорбление мы были не в силах вынести. Спустя час словесных баталий, я в сердцах крикнула:
Да вы, Игорь Алексеевич, просто идиот!Все замерли.
Тупой ограниченный идиот, - в полном тишине продолжила я с нескрываемым злорадством.Конечно, потом пришлось извиняться, делать вид, что мне совестно, приплетать внезапный приступ синдрома Туррета, виниться, опустив глаза. Все эти «не знаю, что нашло», «на самом деле, я так не думаю» и прочая ложь, которую обыкновенно уместно говорить в таких случаях. Меня простили, но из-за моей выходки оркестр теперь был вынужден пойти на поводу у Игоря Алексеевича. И вот уже четвертую репетицию мы не играли, мы копировали исполнение Королевского симфонического оркестра.
«Да гори оно огнем, - думаю я после репетиции, - все равно пора что-то менять, пора уходить из этого долбанного симфонического, искать что-то новое, а может, вообще вплотную заняться преподаванием?». Мои мысли прерывает моя коллега и приятельница, скрипачка:
Катя, у тебя все нормально?Нормально, - киваю я в ответ.Выглядишь уставшей, - продолжает она, пытаясь сделать что? Как будто от ее замечания я расцвету, как каштаны в месяце мае.Да, все нормально, - пожимаю я плечами.Маша, а так ее зовут, переминается с ноги на ногу, у нее старомодные замшевые черные туфли на низком каблуке, и в целом сиротский вид, - круглые очки в прозрачной оправе, дешевенький шерстяной костюм, купленный по какому-нибудь значимому случаю (вроде конкурса Чайковского в Клину) лет семь назад. Выражение лица жалостливое, вроде как переживает за меня. В уголках глаз блестят слезинки:
Катя, а у меня день Рождения сегодня.Ну ничего себе! И ты молчала! - радуюсь я повороту разговора, - так, дорогая моя, это же надо отметить! Извини, я без подарка, не была предупреждена!Да какие подарки! - отмахивается Маша, - ты вечером приходи, мы посидим тихонько в «Жан-Жаке», отметим. Только свои люди, никого постороннего. Очень рада буду тебя видеть, - добавляет жалобным голосом она, будто просит милостыню на паперти.«Вот ведь кикимора, - думаю я, - а так и не поймешь, то ли себя ей жалко, то ли меня». Я запихиваю ноты в рюкзак, хватаю Машу под руку и быстро, чтобы она не успела опомниться, тащу ее к выходу из консерватории:
Вот что, Мария, новорожденная ты наша, вечер - это вечер, до него еще дожить надо. А мы сейчас с тобой посидим, выпьем за здоровье, поговорим спокойно, по-женски, без всяких третьих лиц! - говорю я твердо и уверенно.Ей ничего не остается, как кивать головой и почти бежать за мной. Мы выпрыгиваем на проснувшуюся Никитскую. Туда-сюда снуют люди. Студенты с тяжелыми кофрами спешат в холодные аудитории постигать музыкальное ремесло, женщины в черных сапогах до колена стремительным шагом топают до пыльных офисов, мужчины в костюмах с кожаными портфелями в руках торопятся на встречи и совещания. А нам с Машкой некуда бежать. Мы уже отработали на сегодня. На часах десять утра, и я радостно говорю ей:
Эх, Маш, а помнишь, у Бродского? «Страшная рожа труда»? Так, вот, моя дорогая ты именинница, это совершенно не про нас!