Спустя пять минут мы оказываемся в рюмочной. В зале кроме нас из посетителей только один мужчина в дымчатых очках и сером свитере с горлом. На его потном лице застыло выражение отчаянной русской печали. Все ясно - похмельный. Перед ним стоит кружка с пивом, и поскольку у меня хорошее настроение, я отмечаю про себя, что кружка эта наполовину полная. Мы с Машкой становимся за столик подальше от мужика, и я интересуюсь:
Ну, что, по пятьдесят?Водки? - испуганно переспрашивает Маша. Она нервно оглядывается по сторонам, хотя уже бывала в этой рюмочной неоднократно. Правда, это всегда происходило вечерами, и я могу понять ее тревогу.Ну не пива же! - смеюсь я, - сегодня день, когда всё можно, Машенька! Можно и водки бахнуть за твое здоровье-то!Маша в ужасе смотрит на меня, но потом, судорожно сглотнув, вдруг соглашается:
Ну, давай...Вот все они тихони такие, им только дай шанс себя показать, они любого куролеса заткнут за пояс. Я радостно потираю руки и иду делать заказ. За стойкой стоит знакомая мне продавщица. Кажется, зовут ее Людмила. Но я не уверена в этом и не рискую называть ее по имени. Да и что это за господская привычка обращаться к персоналу заведений по имени? Я прихожу в состояние крайнего раздражения, когда слышу все эти: «Витюх, нам повторить», «Людочка, рассчитайте», «Андрей, кажется, вы забыли про наш заказ». Все эти Витюхи, Андреи и Людочки плевали в ваш суп, грязными пальцами трогали ваши котлеты и в целом относятся к вам, как к дерьму, и их отношение не изменится, даже не смотря на размер чаевых. Такова уж природа московских официантов. Потому что официант у нас - это профессия временная, пусть даже и условный Витюха трудится в этом кабаке последние семь лет, все равно он чувствует себя не на своем месте. Он-то актер! Или художник. Или дизайнер интерьеров. И ему, как дизайнеру интерьеров, очень обидно прислуживать за столом у кого-то офисного быдла, способного отвалить за ужин пять косарей и оставить на чай сто рублей. Вот он и старается, как может, испортить вам вечер. Когда понимаешь систему, проще становится жить. Без лишних реверансов, без притворства. Они презирают тебя, ты презираешь их. И условная Людочка сразу это почувствует, сразу поймет, что ты знаешь, что у нее на уме и что творится в ее душе художника-графика. Впрочем, в рюмочной продавщица давно оставила свои амбиции стать кем-то иным. Она мутным коровьим взглядом окидывает меня с головы до ног и слегка усмехается:
Давненько не были, - хмыкает она.И я не знаю, что ей ответить на это, ведь я действительно не помню, когда была в этой рюмочной в последний раз. У меня уже не такая хорошая память, как раньше, и все чаще, напившись, я не могу вспомнить на утро события прошедшего вечера. Настороженно отвечаю:
Возможно... А сделайте нам по пятьдесят и два томатных сока.Бутерброды будете? - продавщица тыкает перламутровым ногтем (ну почему у них всегда перламутровые ногти?) в витрину, где покоятся завернутые в пищевую пленку серо-белые куски хлеба, обмазанные майонезом и покрытые кусочками пластикового сыра с жалкой веточкой укропа темно-зеленого цвета. Я содрогаюсь от одного вида этого яства и начинаю усиленного мотать головой, как цирковой пони.Людмила, все-таки ей подходит это имя, пожимает плечами и пробивает чек. Я расплачиваюсь, беру водку и стаканы с соками и возвращаюсь к Маше. Она уже теребит в руках свой потрескавшийся от времени дерматиновый кошелечек:
Сколько с меня? - тихонько интересуется Маша.Да ладно тебе, - добродушно отвечаю я, - я угощаю, все-таки у тебя день Рождения! Тем более вечером банкет за твой счет, - добавляю я.Маша кивает головой, мы чокаемся без лишних слов и опрокидываем рюмки. По горлу разносится привычная теплота, и я не тороплюсь запивать соком, наслаждаясь знакомыми приятными ощущениями. Настроение становится еще лучше, и я притоптываю ногой от охватившего меня внезапного приступа веселья. Маша же быстрее хватается за стакан с соком и тут же выпивает половину, заглушая весь водочный кайф. Ну что с нее взять? В рюмочной пахнет почти как в метро - хлоркой и перегаром, плюс ко всему я улавливаю удушливый запах цветочных духов Людмилы. От этого букета меня слегка мутит и хочется выйти на улицу - продышаться. Но я не рискую оставлять Машу одну, я понимаю, как ей должно быть некомфортно в десять утра пить водку, но при этом ей хочется приключений, и спугнуть ее сейчас было бы преступной халатностью. Потом она будет еще лет десять вспоминать это утро, как самое безумное утро в своей сиротской жизни. Мы начинаем говорить с Машей о прошедшей репетиции, о предстоящих концертах, о гастролях в Минске, куда наш оркестр отправляется сразу же после новогодних праздников. Разговор течет плавно и спокойно, без неловких пауз и хмыканий. Маша, наконец, расслабляется, начинает задорно хихикать и вдруг предлагает:
Ну, что, может еще?