— Когда?!
Да-а. Тяжело. Конечно, приди я к нему жаловаться — было бы полное понимание...
Ну и тип!
Конечно, в трудную минуту он не подведет, но в легкую с ним тяжело!
Я вдруг вскочил и быстро стал одеваться.
— Ты что, — спросил Стас, — на друга обиделся, да?
— Ну почему же — на друга?
Он оцепенел.
— Та-ак. Знал я, что ты сволочь, но что такая...
Я грубо так засмеялся в ответ и пошел.
— Знал бы ты, как ты противен! — закричал он мне вслед. — Самодовольная, блестящая рожа!
Я шел по коридору и ничего не видел. Да, первая ненависть потрясает не меньше, чем первая любовь!
Тяжело дыша, я подбегаю к высотному, уходящему в темноту дому, где живет Марья Павловна. Неужели сейчас самый лучший вариант: войти в ее тихую комнатку — все в белых чехлах — и лечь? Неужели нет ничего другого?
Спать неохота, гуляет какая-то нервная сила. Деревья мокрые, шумят в темноте. Поднял корявую палку, бросил об землю, она так криво поскакала, быстро, пока не попала в куст, где застряла.
На всякий случай захожу еще на почту — может, хоть там жизнь бурлит?
Но там, как оказалось, лишь молча пишут письма, бросают их в темный ящик, они там летят, в темноте, и все.
Ранним утром я сижу на самодельной скамеечке в палисаднике. Дровяные сараи с галереей наверху, пружинистый слой щепок под ногами. Кто-то пилил на козлах, насыпал опилок в паутину... Но больше всего меня волнуют сами эти деревянные двухэтажные дома, с глухой лестницей на второй этаж, с особым затхлым запахом на ней.
И как интересно — я сейчас увидел и вспомнил — как интересно бегают куры: быстро двигая головой вперед-назад, так что перья в конце шеи наталкиваются на перья в начале тела, топорщатся, и там просвечивает розовое...
Здесь, в этом интересном месте, живет профессор Веня.
Все время мне кажется — да ну, неудобно, он уж меня забыл! Хотя, с другой стороны, кого же ему тогда помнить, если нас — всего шесть человек...
Неудобно!
Сиди!
Веня, конечно, первый специалист в нашем деле.
Вообще, колоссальный человек, один из немногих, для которых действительно закон не писан, которые действительно делают, как хотят!
Впервые, когда я его встретил, думал, сумасшедший: прется с огромным узлом и кричит на всю улицу:
— Сдаваться иду, в химчистку, пора!
Все оглядываются, а ему — хоть бы что.
А потом мы с ним вместе — оттуда и знакомство — летели на ту самую конференцию, где я сообщение делал. Тогда мы летели на самолете «Супер-Констелейшн», я, стало быть, все в баре сидел, на нервной почве, а Веня, как увидит стюардессу, давай орать:
— Какая женщина! Дорогуля! Ну иди же скорей ко мне!
Дорин, наш руководитель, так, сжав губы, недовольно, одним уголком:
— Вениамин Николаич! Умерьте свой пыл...
А Веня на конференции все ходил и орал:
— Мне бы бревна ворочать, бревна!
...И сейчас за окном с цветами что-то начинает орать, стекла дребезжат, но это вовсе не означает трагедии — у него в семье все орут, такой жизненный напор!
И я уже сижу, мучаюсь — сейчас он выйдет, надо что-то с ним говорить, а что? Никак с ним не наладить общения...
Снова рванулся, и снова: «Сиди!»
И вот, выходит: синий, свалянный катышками лыжный костюм, желтоватые вигоневые носки, брезентовые ботинки, маленький чемоданчик с блестящими углами, картуз натянут по уши.
Замахивается — по роже? — нет, по плечу. И мы идем.
— Вениамин Николаич, — тихо (сравнительно тихо) говорю я, — неплохо вы, вообще, кричите.
С ним всегда себя чувствуешь молчаливым, чопорным сухарем — это и неприятно...
— Не то-о-олько я, не только! — сразу начинает кричать он, приоткрывая голубоватые влажные зубы. — У меня подрастает конкуре-е-ент, мой сы-ын, Костя Ивано-о-ов! Неда-авно я рублю дрова-а, и вдруг он вскакивает на сара-ай и оттуда начинает кричать: «Внимание, внимма-а-ание, передает Интервиденье и Евровиденье: Веня Иванов рубит дрова-а!»
Идти с ним страшно неудобно, все оглядываются, но он, как видно, совсем об этом не думает.
Мы приходим в его институт, заходим на кафедру — маленькая дверца, под лестницей. Там уже ждут.
Предзащита.
Я вынимаю листки, как всегда — из-под рубашки, нагретые, и начинаю излагать...
Потом я хожу вокруг спорящей толпы. Как все равно неродной. Я это часто замечаю — сделаю какое-нибудь сообщение, и разгорается спор, в котором я вроде и не участвую, — отмахиваются! Нет у меня столько эмоций по этому поводу, как у этих, вроде бы посторонних людей. А что говорить — все ясно!.. Я совсем уж было хотел уходить, но тут ко мне подошел Коля Петров, из Киева. Говорят, нет идеальных людей — вот вам, пожалуйста, идеальный! И внешне — ясный, белокурый, голубоглазый. Насмешливый, гладкий.