...Когда я вернулся к дому, установилось предвечернее затишье, впервые за весь день между серой водой и серым небом появилось желтое, расплющенное солнце и в доме на втором этаже блестели желтым стекла. Я сидел на мокром, холодном после дождя крыльце и пил теплое молоко из кружки.
...Утро пришло тихое, теплое и туманное.
Терраса на втором этаже, на столбах, стоящих внизу в малине, в крапиве. Широкий дубовый стол. Горизонт расплывчат и пуст, а поднимешь глаза через час — стоит белый строй кораблей, появившихся незаметно, беззвучно, непонятно когда.
Потом отвлечешься работой, и когда снова поднимешь глаза — снова их нет, исчезли.
Ветра все не было, и вдруг подул — еле успеваешь прихлопнуть вздувшиеся вдруг на столе листочки.
Обедая в кухне, я взглядывал через маленькое окошко и видел, как набираются тучи, все темнеет, крепчает ветер.
И потом, хлопнув дверью, я вышел на обрыв и, открыв рот, сразу весь наполнился ветром, словно надутая резиновая игрушка, и упругие, словно накачанные руки даже не приблизить к бокам.
По скользкой тропинке, цепляясь за кусты, я спускаюсь вниз. Перекинув с животика на спинку, открываю ржавый замок, отталкиваю лодку и рывком врубаю мотор.
Сначала лодка падает, проваливается между волн, но вот я нашел ритм, вернее, скорость, и лодка мчится по верхушкам волн, сшибая их, сбивая. Вот так! Вот так!..
Все в нашей власти, абсолютно!
Только одно место — впереди — освещено солнцем, волна там пестрая, рыжая.
Вот появляется вдали форт — розовый, словно из помадки, особенно розовый на фоне серого неба. Обрыв, взблескивающий иногда маленькими, острыми камнями, вереск, горячие цветы, пушки.
Моторка, лопоча над мелкими, беспорядочными волнами, качаясь на веревке, остается сзади. Я взбираюсь вверх, пролезаю через пролом в стене.
До этого был словно оглохшим от ветра, и вдруг — после простора, волнения — жара, звон в ушах, тихое бубнение пчел.
Обратно я плыл уже в полной темноте, только однажды появился берег, дом, и раскачивался рядом единственный жестяной фонарь, и тень от его козырька раскачивалась по воде на много километров.
Потом вдруг послышался стук мотора. «Эхо?» — подумал я...
И вдруг совсем рядом, в темноте, навстречу прошла лодка, человек на корме рукой, заведенной за спину, держал руль.
Лодка прошла, и через некоторое время волна от нее шлепнула подо мной о борт.
Остро, тяжело дыша, я поднялся на второй этаж, сел на кровать, но спать совершенно не хотелось. Наоборот — давно уже во мне не было такой свежести и волнения.
Я спускаю ноги, снова надеваю снятые было ботинки — сейчас они кажутся особенно мокрыми, тесными — и, усиленно, с размаху шаркая, поглубже забивая в них ноги, из комнаты выхожу на крыльцо.
На ощупь прохожу двор, захожу в сарай. Под ногами пружинит толстый слой опилок.
Осторожно нащупываю на козлах маленькую бутылку самогона, заткнутую плотной, промасленной бумагой. Выкручиваю ее, морщась от легкого запаха керосина, делаю глоток и опять затыкаю и ставлю.
Различаю на полке светлый, никелированный трубчатый фонарик и сразу беру его.
Медленно иду обратно. Волна хлюпает внизу о мостки. Только в такие темные ночи и понимаешь, как мало, в сущности, людей на земле! Включаю фонарик — и желтое, тусклое, рябое пятно появляется на дорожке передо мной. Как далеко прыгает, меняет форму его свет при самом легком движении кисти руки! Вот рассеялся во тьме над обрывом, вот снова сплющился возле ног, а вот легко взлетел по стенке дома — и какое удовольствие доставляет эта маленькая, но наглядная власть!
Потом я лежал на кровати, чувствуя всю тишину в пустом, холодном доме. Мягко бухнула где-то размокшая, разбухшая фортка, и я, словно дождавшись какого-то знака, счастливо вздохнул и уснул.