Ужасное лето 1042 г. надолго запомнилось в Апулии. Маниак двигался маршем вдоль берега, величественный в своем гневе, сжигая города, убивая их жителей, мужчин и женщин, стариков и детей, монахов и монахинь. Некоторых повесили на деревьях, других, в том числе детей, сожгли заживо. Монополи, Матера, Джовинаццо (или то, что от них осталось) сдались и просили о пощаде.
Таким манером византийцы могли отвоевать всю Капитанату, но их опять подвела их собственная испорченность. Константин Мономах завел себе любовницу, брат которой, Роман Склерос, когда-то раньше соблазнил жену Маниака. С этого началась их вражда, и, когда Константин взошел на трон, Склеросу не составило труда организовать отставку катапана. Второй раз менее чем за два года Маниак пал жертвой дворцовых интриг, и на сей раз он не пожелал подчиняться. Отказавшись признать Константина, он любезно позволил своей армии провозгласить себя императором. Своего преемника на посту катапана он захватил сразу по прибытии его в Италию, набил ему уши, нос и рот навозом и замучил его до смерти, а затем, предоставив Капитанату ее судьбе, спешно пересек Адриатику (согласно Вильгельму из Апулии, он пытался усмирить бурное море человеческой жертвой). Двигаясь на Фессалонику, он встретил и разбил императорскую армию в Острово в Болгарии, но пал смертельно раненный на исходе победоносной битвы. Его голову отвезли в Константинополь и выставили на ипподроме. Это был, возможно, не самый неуместный конец для его славной, бурной и злосчастной жизни.
Тем временем лангобарды, как всегда при поддержке нормандцев, продолжали сражаться. К моменту второй отставки Маниака они осаждали Трани, единственный город в северной Апулии, который при всех перипетиях хранил верность Византии. Имея в своем распоряжении огромные деревянные осадные машины, самые большие, которые когда-либо видели в южной Италии, они не сомневались, что скоро заставят город сдаться. Так бы в действительности и произошло, но их постиг горький и неожиданный удар. Аргирус, их избранный предводитель, сын уважаемого Мелуса, живое воплощение ломбардской национальной идеи, перешел на сторону врага. Прежде чем это сделать, он поджег самую большую осадную башню, и его прежним соратникам ничего не оставалось, кроме как уйти из-под стен Трани в обиде и замешательстве.
Дезертирство Аргируса трудно объяснить. Определенно, он получил крупные взятки от греков; злополучный преемник Маниака привез ему письмо от Константина с обещаниями богатства и высокого титула в обмен на возвращение в подданство империи. Но почему он принял эти предложения? Аргирус жил, сражался и сидел в темнице за свои убеждения; его честность и искренность не вызывали сомнений, как и его патриотизм. После отставки Маниака шансы ломбардов на успех были велики как никогда, и в качестве избранного предводителя восстания он мог получить много больше, чем предлагал Константин IX. Должно быть, существовали другие причины, о которых мы ничего не знаем. Возможно, он понял, что нормандцы представляют для лангобардов большую угрозу, чем греки. Нам остается только гадать и радоваться тому, что Мелусу, спящему под прекрасным надгробием в Бамберге, не довелось узнать о позорном деянии его сына.
Восставшие вновь оказались без предводителя. Из двух лангобардов, казалось бы подходивших на эту роль, один был замечен в злоупотреблениях, а второй совершил предательство; среди их деморализованных соотечественников больше не нашлось кандидатур нужного масштаба. Нормандцы, уставшие от двурушничества своих союзников, теперь решили избрать собственного вождя. Со времен побед в Сиракузах, Монтемаджоре и Монтепелозо на это место имелся явный претендент — Вильгельм Железная Рука; и вот в сентябре 1042 г. старший сын Танкреда де Отвиля был объявлен предводителем всех нормандцев в Апулии с титулом графа.
Но графы в те феодальные времена не могли существовать сами по себе. Им надлежало быть одним из звеньев в длинной цепи вассальных зависимостей, которая связывала императора через князей, герцогов и младших баронов с самым последним из крестьян. Вильгельм потому должен был найти себе сюзерена.
Сюзерен отыскался быстро: Гвемар из Салерно, который теперь желал присоединиться к восстанию, охотно согласился на предложение Вильгельма. В конце 1042 г. он отправился с Райнульфом из Аверсы в Мельфи, и там собравшиеся нормандцы провозгласили его герцогом Апулии и Калабрии. Отдав Вильгельму в залог дружбы в жены свою племянницу, дочь герцога Ги из Сорренто, Гвемар затем разделил между двенадцатью вождями все земли, завоеванные и те, что будут завоеваны в будущем. Таким образом герцог и нормандцы открыто объявили — борьба продолжится до тех пор, пока последний грек не будет изгнан с полуострова. Тем временем Вильгельм Железная Рука, утвержденный графом Апулийским при сюзеренитете Гвемара с правом основывать новые баронства по мере того, как будут завоеваны новые земли, взял себе в личное владение Асколи; его брат Дрого получил Венозу, а Райнульфу из Аверсы, не входившему в число двенадцати вождей, но слишком могущественному, чтобы его игнорировать, были переданы Сипонто и часть горы Гаргано. Сам Мельфи остался в общем владении всех нормандских предводителей в качестве их главной штаб-квартиры в Апулии и, по словам Гиббона, "столицы и оплота республики".
Весь облик южной Италии претерпел кардинальные изменения. С этих пор мы ничего не слышим о лангобардском патриотизме. В число подданных Гвемара, герцога Апулии и Калабрии, входили на равных и греки и лангобарды; в то время как в «освобожденной» Апулии реальная власть принадлежала исключительно нормандцам, их дерзания были утверждены в Мельфи, и они не собирались ни с кем делиться своими землями. Таким образом, нормандцы укрепились в Апулии даже прочнее, чем в Кампании, и намеревались там остаться. А что же стало с Ардуйном? В конце концов это он привел нормандцев в Апулию, предоставил им Мельфи и больше чем кто-либо другой содействовал их успеху. По условиям договора с нормандскими предводителями в Аверсе земли должны были делиться поровну между Ардуйном и ими. Из ранних источников только Аматус — без всяких пояснений — утверждает, что нормандцы сдержали слово. Ни в одной хронике о нем более не упоминается. Возможно, он умер, погиб в одной из первых битв и пал жертвой яростного гнева Маниака. Возможно, его, как и Аргируса, перекупили греки, но, скорее всего, нормандцы, опасаясь, что его присутствие будет создавать постоянный соблазн для патриотически настроенных лангобардов, просто выбросили его из своей жизни, как старый плащ, который сослужил службу и больше не нужен.
Глава 6
НОВЫЕ ПОСЕЛЕНЦЫ
Его прозвали Гвискар, ибо в лукавстве не могли сравниться с ним ни мудрый Цицерон, ни хитрый Улисс.
По мере того как сила нормандцев в Италии росла, и новости об их триумфах достигали Франции, все новые рыцари хотели последовать их примеру. В 1046 г., примерно через три года после собрания в Мельфи, два молодых человека появились в южной Италии с разницей примерно в два месяца. И тому и другому предстояло на свой лад достичь величия; оба основали династии; и одному из них суждено было потрясти самые основы христианского мира, подчинить одного из могущественных римских пап и заставить императоров Запада и Востока содрогаться от одного звука его имени. Это были Ричард, сын Асклетина, позже ставший князем Капуи, и Роберт де Отвиль, вскоре завоевавший прозвище Гвискар Хитрец.[11]
Оба изначально имели некоторые преимущества перед своими сотоварищами. Ричард был племянником Райнульфа из Аверсы. Его отец, младший брат Райнульфа Асклетин, получил в Мельфи титул графа Ачеренцо. Старший брат Ричарда, которого звали, как и отца, Асклетин, был одним из самых прославленных соратников Райнульфа и, когда Райнульф умер в 1045 г., некоторое время правил в Аверсе — до собственной смерти, последовавший через несколько месяцев. Ричард вырос в Нормандии, но, вступая на итальянскую землю в сопровождении внушительного отряда из сорока рыцарей, он не сомневался, что его ждет большое будущее, и надежда его не обманула. Аматус, может быть вспоминая о богатых пожертвованиях, которые Ричард позже делал его родному монастырю, оставил такое его описание: "В это время приехал Ричард, сын Асклетина, хорошо сложенный и статный, молодой, со свежим лицом и весь лучащийся красотой, так что все, кто его видел, не могли не полюбить его. Вместе с ним прибыло множество рыцарей и слуг. Он имел обыкновение ездить на низкорослых лошадках, так что его ноги почти касались земли".[12]