— Помолчи, Мели, теперь не время разговаривать. Подожди до завтра.
Если же она продолжает кричать, он подходит к ней, и голос его дрожит:
— Не ори, я в девяностом и уж больше не меряю; берегись, вздую!
Тогда Мели бьет отбой.
Если на следующий день ей вздумается вернуться к этому вопросу, он смеется ей в лицо и отвечает:
— Ну, ну, будет! Довольно поговорила, дело прошлое. Пока я не дохожу до ста градусов, не беда. Вот если перевалю за сто, бей меня, позволяю, честное слово!
Мы достигли вершины холма. Дорога углублялась в дивный Румарский лес.
Осень, чудная осень смешала свой пурпур и золото с последней зеленью, хранившей еще свою свежесть; словно капли расплавленного солнца излились с неба на лесную чащу.
Мы проехали Дюклер, и тут, вместо того чтобы продолжать путь на Жюмьеж, мой приятель свернул влево, на поперечную дорогу; мы въехали в лесок.
Вскоре с вершины высокого холма перед нами снова открылась великолепная долина Сены и извилистая река, вытянувшаяся внизу у наших ног.
Направо, прислонясь к хорошенькому домику с зелеными ставнями, увитому розами и жимолостью, стояло крохотное здание под шиферной крышей, увенчанное колоколенкой вышиной с зонтик.
Чей-то низкий голос воскликнул: «Вот и дорогие гости!» — и дядюшка Матье появился на пороге. То был человек лет шестидесяти, худой, с седой бородкой и длинными седыми усами.
Мой товарищ пожал ему руку, представил меня, и Матье ввел нас в прохладную кухню, служившую ему также столовой.
— У меня, сударь, нет богатых хором, — говорил он. — Я не люблю сидеть далеко от кушанья. Кастрюли, знаете ли, отличная компания.
И он обратился к моему другу:
— Почему вы приехали в четверг? Вы ведь знаете, что в этот день приходят за советом к моей заступнице. В этот день я не могу выходить после обеда.
И, подбежав к двери, он испустил такой ужасающий рев: «Мели-и, Ме-ли-и-и!» — что, вероятно, обернулись даже матросы на судах, плывших вверх и вниз по далекой реке, там, внизу, в глубине долины.
Мели не отвечала.
Тогда Матье лукаво подмигнул:
— Она недовольна мною, видите ли, потому что вчера я был в девяноста градусах.
Мой спутник расхохотался:
— В девяноста, Матье? Как это вы ухитрились?
Матье отвечал:
— Сейчас расскажу. В прошлом году я собрал всего двадцать мер абрикосов. Это немного, но для сидра вполне достаточно. Так вот я и сделал из них сидр и вчера слил его в бочку. Это нектар, прямо-таки нектар: сами убедитесь. У меня был в гостях Полит. Мы прошлись с ним по стаканчику, затем по другому, но жажда не унималась (ведь его и пить-то можно до следующего дня), да так, что чем дальше, тем я все больше чувствую холод в желудке. Говорю Политу: «А не выпить ли нам по стаканчику водки, чтобы согреться?» Он соглашается. Но от водки вас бросает в жар, так что пришлось вернуться к сидру. И вот, переходя от холода к жару, от жара к холоду, я вдруг замечаю, что достиг девяноста. Полит добрался уже почти до сотни.
Дверь отворилась. Показалась Мели и тотчас же, еще не поздоровавшись с нами, закричала:
— Ах вы, свиньи, вы оба были в ста градусах!
Тут Матье рассердился:
— Не говори вздора, Мели, не говори вздора, я никогда не бывал в ста градусах!
Нам подали вкусный завтрак у крыльца, в тени двух лип, близ самой часовни «богоматери брюхатых». Перед нами расстилался необъятный простор. Дядюшка Матье с неожиданной верой, сквозившей в его шутках, рассказывал нам про невероятные чудеса.
Мы выпили огромное количество восхитительного сидра, острого и сладкого, свежего и пьянящего, который дядюшка Матье предпочитал всем напиткам; сидя верхом на стульях, мы закурили трубки, как вдруг к нам подошли две женщины.
Они были старые, высохшие, сгорбленные. Поклонившись, они попросили дать им святого Бланка. Матье подмигнул нам и ответил:
— Сейчас вам его принесу.
И исчез в сарайчике.
Он пробыл там добрых пять минут, затем вернулся с перекосившимся лицом. Разводя руками, он проговорил:
— Не знаю, куда он девался, не могу его найти, а между тем уверен, что он у меня есть.
И, сложив руки в виде рупора, он заревел снова:
— Мели-и-и!
Из глубины двора жена отвечала:
— Чего тебе?
— Где святой Бланк? Я не нахожу его в сарае!
Тогда Мели дала следующее объяснение:
— Не им ли ты на прошлой неделе заткнул дыру в крольчатнике?
Матье вздрогнул:
— Провалиться мне! Так оно, вероятно, и есть!
И обратился к старушкам:
— Идите за мной.
Они двинулись в путь. Мы последовали за ними, давясь от еле сдерживаемого смеха.
В самом деле, святой Бланк, воткнутый в землю в виде колышка, замаранный грязью и нечистотами, подпирал собою кроличий домик.
Едва завидя его, старушки упали на колени, перекрестились и начали бормотать Oremus[2]. Но Матье бросился к ним:
— Погодите, вы стоите в навозе, я принесу вам охапку соломы.
Он принес солому и расстелил ее так, чтобы они могли стоять на коленях. Затем, взглянув на своего грязного святого и обеспокоившись, как бы это не подорвало его коммерцию, прибавил:
— Я вам его немножко помою.
Он принес ведро воды, щетку и с ожесточением начал мыть и тереть деревянного человечка, а тем временем старушки продолжали молиться.
Закончив мытье, он прибавил:
— Теперь чисто.
И увел нас выпить еще по стаканчику.
Поднося ко рту стакан, он остановился и в некотором смущении проговорил:
— Что поделаешь! Я снес святого Бланка к кроликам, думая, что от него уж не будет дохода. Два года не было на него спроса. Но на святых, как видите, мода никогда не проходит!
Он выпил и сказал:
— Ну, пройдемтесь еще по одному. С приятелями надо подходить, по крайней мере, до пятидесяти градусов, а мы еще только в тридцати восьми.