Фон Линдт помнил этого человека со страшно изуродованным лицом, Который лежал в тыловом госпитале, заполненном светскими женщинами, играющими роль преданных сестер милосердия. Над своей кроватью умирающий написал на куске картона: «Слишком тяжело ранен, чтобы быть интересным». Внезапно фон Линдт почувствовал, как на лбу у него выступают капельки пота. Ему стало дурно при мысли, что его жена может ухаживать за турком! Ведь фюрер даже туркам оказал честь защищать арийскую расу… Фон Линдт этого не одобрял — он любил Германию. Но тем, кто помоложе, возможно, в один прёкрасный день придется ввязаться в игру, которая им не очень понравится, — драться с более сильным противником. Он тряхнул головой. Какие вздорные мысли! Этого не может быть! Если бы кто-нибудь из подчиненных осмелился сказать ему что-либо подобное, он расстрелял бы его, не задумываясь. Мы победим, это так же верно, как дважды два — четыре. А этот город на Волге — всего лишь клещ на породистой собаке.
Перед полковником лежит карта. Они дойдут, до Москвы. Они пересекут Урал, Они углубятся в Монголию и в Китай. Один армейский корпус займет Владивосток, другой пройдет за Великую стену. Танки совершат, тодько в обратном направлении, путь лошадок Чингис-хана. И он, фон Линдт, в своем автомобиле с трепещущим на ветру Центральной Азии генеральским флажком дойдет до Тихого океана. О, он несомненно будет генералом, В один прекрасный день он под сенью знамен вернется в Берлин. Позвонит Хильде за час до прибытия. Она придет его встретить. Будет покорна, восхитительна, будет радоваться французским духам. Он даст ей пощечину. Шикарный отъезд — и грозное возвращение! Потом он овладеет ею, и у них родится сын.
— Хайль Гитлер! — раздался голос.
Фон Линдт обернулся. Вошел капитан Дрекхауз. Он был еще в летной форме.
— Извините, гйсподин полковник, — сказал он. — Срочное донесение.
Кивком головы фон Линдт приказал ему говорить.
— Я скажу вам странную вещь… — начал Дрекхауз.
Полковник, хорошо знавяшй капитана, отметил в его голосе не свойственную ему неуверенность. Обычно Дрекхауз всегда шел прямо к цели. Видно, он здорово сбит с толку, если так тянет.
— Господин полковник, я должен был перехватить русские бомбардировщики, шедшие в сопровождении истребителей. И вдруг я услышал нечто невообразимое: в воздухе говорили по-французски.
! — По-французски? — переспросил фон Линдт.
— Я знаю французский, господин полковник. И я слышал совершенно ясно: «Симоне, возьми левее»… Вы ведь, кажется, тоже говорите по-францувски?
— Да, — ответил фон Линдт. — Что дальше?
— Я просто ушам своим не верил, но я слышал, как тот Же голос добавил: «Симоне, перестань валять дурака!» Это типично французская экспрессия, господин полковник.
— Я знаю, — ответил тот.
Капитан Хольм и другой офицер, находившиеся в комнате, расхохотались. Фон Линдт бросил взгляд в их сторону. Лица офицеров выражали самое веселое, самое откровенное недоверие. Что касается — фон Линдта, то он давно знал, что возможно все, даже самое невозможное. Но этот смех убедил его. Вот так, наверное, с такой же бодрой жестокостью и неумолимой ясностью смеются немецкие бароны, отвергая предостережения трусливых женщин или хныкающих попов.
— Капитан Дрекхауз, — произнес полковник фон Линдт, — вы переутомились.
Капитан Хольм захохотал еще громче. Дрекхауз чуть вздрогнул и оперся рукой о стол.
— Франция побеждена, — продолжал фон Линдт, — * и признала поражение: она сотрудничает с нами. Утверждение, будто в какой-то советской части есть французы, — плод галлюцинации. Я советовал бы вам как можно скорее побеседовать с врачом.
Хольм продолжал смеяться. Дрекхауз не двигался с места, глядя прямо в глаза фон Линдта.
— Есть, господин полковник, — пробормотал он наконец.
У двери он повернулся, безупречно щелкнув каблуками.
— Если вы. будете писать рапорт, господин полковник, я позволю себе напомнить вам два обстоятельства. — Прежде всего то, что здесь только мы двое говорим по-французски. Затем — последнюю фразу, которую, я услышал. Француз сказал: «Перестань валять дурака». Честь имею, господин полковник.