Углубившись в русскую газету двухнедельной давности, Леметр читал, водя пальцем по строчкам и шевеля губами, как школьник. Кастор смотрел на него с улыбкой.
— Ты хочешь стать моим конкурентом? — спросил он.
Леметр улыбнулся своей спокойной улыбкой, которая никогда не была слишком веселой, но всегда дружеской.
— Я нахожу, что это идиотизм — не уметь с ними разговаривать.
— Это нелепо, — согласился Кастор, — но только ты и майор потребовали грамматику и словарь.
— Это, наверное, потому, что я учитель, — сказал Леметр.
— А он, наверное, потому, что командир, — ответил Кастор.
Оба рассмеялись. Бенуа — он играл за столом в бридж — обернулся. Он не сердился на них за смех, он все бы отдал за то, чтобы и сам мог смеяться вместе с ними. Но он чувствовал себя совершенно опустошенным. Когда он увидел, как над орловским аэродромом падает Дюпон, в нем что-то сломалось. Черный дым, который пикировал к земле… После этого зрелища ему уже не хотелось больше жить. Глупо, но это было именно так. Он почти машинально продолжал вести оставшихся — ведь он был ведущим группы. Когда они вернулись, известие о гибели Татьяны его едва задело. Случилась катастрофа… что ж, она случилась! Несомненно, впервые в жизни у него не было уверенности в себе. Ничего, кроме сумасшедшего стремления к уни-чтожению.
Когда Лемётр встретил этот мертвый взгляд, смех словно застрял у него в горле.
— Твой смех прозвучал забавно, — сказал Кастор.
Леметр вздохом выразил признательность. Это были человеческие слова, а ведь ему казалось, будто он попал в ад или наклонился над кратером еще не потухшего вулкана.
— Как ты думаешь, что с ним?
— Он растет, — сказал Кастор.
Дверь открылась прямо в ночь. На мгновение все увидели в летнем небе звезды. Вошли Синицын и Зыков. Прислонившись к окну, их пожирал глазами Шардон. «Они знают, не могут не знать. Они ненавидят меня, они не могут меня не ненавидеть. Они пришли за мной; они не могут прийти ни за кем другим, тодько за мной».
— Мы пришли договориться о порядке вылетов, — сказал Синицын, — переведи Кастор.
— Слово в слово? — спросил Кастор.
—; Нет, — ответил Синицын, — своими словами.
К ним подошел Марселэн. Синицын выглядел как всегда. Но Зыков был как-то необычно напряжен.
В нем уже ничего не осталось от того улыбающегося юноши, который показал мастерство пилотажа над аэродромом в Иванове. Со сжатыми губами и суровым взглядом он держался позади Синицына — так в древности пленный князь следовал за своим победителем… «Сейчас он ненавидит нас», — подумал Марселэн. Партия бриджа прервалась. Остался только один мертвый— Татьяна.
— Бомбардировщикам не удалосьпрорвать оборону этого проклятого аэродрома, — сказал Синицын. — Мы полетим туда завтра…
— Завтра снова, — перевел Кастор, — на этот проклятый, сволочной аэродром.
— Завтра на рассветё, двумя патрулями. Зыков поведет наших.
— Завтра на рассвете, — сказал Кастор. — Зыков поведет русских.
— Кто поведет французов? — сцросил Синицын.
— Кто будет ведущим нашего патруля? — спросил Кастор.
Марселэн подумал, что с ответом на такой вопрос не следует торопиться. Он медленно обвел взглядом всех летчиков. Вильмон, Лирон, Буасси, опустивший глаза Бенуа. Отступивший Бенуа… Шардон, повернувшийся спиной и уставившийся на темное стекло, сквозь которое нельзя было ничего увидеть.
— Наш патруль поведет Шардон. — произнес Марселэн.
Когда Кастор перевел, Марселэн увидел, как побелело лицо Зыкова. Он решительно посмотрел на него. В их скрестившихся взглядах не было нежности.
— А мы с тобой, Марселэн, их прикроем, — сказал Синицын.
Видя его улыбку, Марселэн понял, что Синицын сделал бы точно такой же выбор.
— Я не полечу с французами, — заявил Зыков.
Синицын молчал. Умудренный опытом, он ждал продолжения.
— Несчастный случай! Хорошо, я согласен… Дипломатический несчастный случай. Но я больше не же-; лаю их видеть! Никогда! И я не хочу идти на задание вместе с ними, никогда!
— Ты пойдешь. И — с ними, — произнес Синицын, — и без разговоров. Атаковать базу истребителей среди бела дня — это смерть Для половины из вас. Ты это знаешь. И они это знают. Ты пойдешь. Они тоже пойдут. И я хотел бы, чтобы ты оставил меня в покое…
Зыков ничего не ответил. До рассвета еще было время. Он знал, что надо бы поспать, но не мог. Ночь была превосходна, небо раскинулось, как веер.