— Я хочу задать вам простой вопрос, — сказал Бенуа. — В Алжире вы были капитаном. Теперь у вас еще одна нашивка и еще одна пальмовая ветвь. Где вы их заслужили?
Флавье хорошо знал своего собеседника. Его всегда сбивала с толку прямота Бенуа. Незадолго до отъезда Флавье один полковник, прибывший из Вашингтона, рассказал ему, что в американской армии в случае конфликта между офицером и солдатом или между двумя офицерами разных званий часто случаются кулачные бои. При этом считается, что они сводят счеты как гражданские лица: оба противника снимают свою форменную одежду.
Флавье разделял негодование полковника. Майор есть майор, лейтенант есть лейтенант, солдат есть солдат. То, что их разделяет, — это не только число нашивок на рукаве или на плече. Нельзя сбросить с себя свое достоинство, сняв куртку! Именно поэтому его так и стеснял Бенуа — чувствовалось, что он в любую минуту готов сбросить куртку!.. Единственное, что утешило бы его, это то, что причина драки была весьма уважительной. Он напрягся и решил дать отпор.
— Офицеры обязаны отчитываться лишь t перед старшими по званию. Однако в порядке исключения я отвечу на ваш вопрос.
Флавье помолчал. Он очень хорошо знал, что пошел по опасному пути. Принимая вызов, он подрывал самые основы своих убеждений.
— Я успешно сражался против англичан, — проговорил он.
Бенуа был готов ко всему. И все же он чуть не подскочил на месте.
— Против англичан?
— Вы уже запамятовали, что у нас было с ними немало недоразумений? — сказал Флавье резким тоном. — Моя третья пальма — это один из английских самолетов, сбитый мною. Он напал первым. Я имел приказ ответить на огонь, я это сделал. И, верьте мне, это так же трудно, как сбить немца.
Бенуа молчал. Первым нарушил ставшее невыносимым молчание Флавье.
— Больше нет вопросов, чтобы вскрыть нарыв?
Но Бенуа не слушал. Ему не давала покоя неотвяз* ная, постылая мысль.
— Короче говоря, — медленно произнес он, — вы явились сюда потому, что ветер переменился…
— Абсурд! — резко ответил Флавье.
Он был недоволен собой — неужели его настолько не уважают, что поняли его поступок так плохо?.
— Я ждал приказа. Я нахожусь на службе у своей страны. И я бью того врага, которого мне укажет правительство.
— Не размышляя?
— Мое дело сражаться. Каждому свое.
— А! Конечно, — тихо сказал Бенуа. — Вы в самом деле такой… И это не мешает вам командовать людьми, ставшими на этот путь тогда, когда он казался совершенно безнадежным? Да способны ли вы, господин майор, хотя бы понять, почему «Нормандия» имеет столько побед?.. Потому, что люди всегда сражаются успешнее за то, что они выбирают сами!
— Ваши слова не убеждают меня, Бенуа. В основе военных подвигов лежит не выбор, а повиновение!
— Что ж, идите до конца! Осудите нас за то, что мы уехали вопреки приказу этого подлого правительства!
— Я отдаю должное тому, что вы здесь нафантазировали, — медленно отчеканил Флавье, — но я упрекаю вас в том, что вы уехали.
Бенуа оперся обеими руками на стол. Он наклонился к Флавье, почти касаясь его.
— А если мы — мы! — не примем вашей нашивки?.
— Так и надо сделать, лейтенант.
Взгляд Бенуа упал на портрет Дюпона. Карикатурист был не особенно искусен, но ошибиться было невозможно. Чуть вытянутый подбородок Дюпона, всегда немного удивленный взгляд, улыбка, ироническая и в то же время наивная… В один миг Бенуа захлестнула волна воспоминаний: побег втроем в самолете, размахивавший руками сержант, море, которое, казалось, никогда не кончится, и потом вдруг линия на горизонте — Гибралтар! Возможно, Флавье сбил англичанина как раз в тот день, когда погиб Дюпон. Он выпрямился; нужно уйти из этого кабинета, скорее, прежде чем поднимающаяся в нем неукротимая ярость не прорвет последнюю плотину. Однако он должен был сказать еще кое-что:
— Нам уже давно предлагали отпуска. Мы всегда отказывались. Сегодня мы требуем их.
— Я посмотрю ваши личные дела, — сказал Флавье.
«Если я сейчас же не уйду, я проломлю его голову», — подумал Бенуа.
— Слушаюсь, господин майор! — бросил он тоном, превращающим эту обычную формулу в оскорбление, и повернулся на каблуках.
Флавье молча дал ему дойти до двери. Затем он вдруг почувствовал непреодолимое желание объясниться. Не успев оценить скрытые причины этого, он позвал:
— Бенуа!
Бенуа остановился, не оборочиваясь.
— Вы, Бенуа, настоящий офицер, но вы не знаете, что… что я всей душой хочу, чтобы Франция никогда не пострадала от вашей дилетантской позиции!