— Интендантство не думает, — возразил Леметр.
Казаль, бежавший из Джибути через Египет, просто посинел от холода.
— Эй, доктор, — крикнул он, — где грог?
Доктор сидел в своем углу, скрестив руки и полузакрыв глаза, — безмятежный Будда. Он сделал все, чтобы заплатить злой судьбе как можно меньше. Когда в жизни приходится туго, самое лучшее — мысленно погрузиться в спячку. Сейчас доктор витал в облаках — они несли его к рыжеволосой медсестре, которая напоминала ему его студенческую юность. У медсестры было и другое преимущество — хорошо натопленная комната и большая перина из гагачьего пуха… Доктор грезил. Вопрос Казаля грубо вытряхнул его из теплой постёли, где он чувствовал себя в отличной компании, и водворил в обледеневший самолет, где все было исключительно мужским.
— Мальчики, — сказал он тоном, не допускающим возражений, — я сделаю вам прививки против всех болезней, какие только есть на свете, и еще от нескольких. А пока порезвитесь.
И снова закрыл глаза, пытаясь, скрывшись за собственными веками, вернуться к своему рыжему призраку.
На пороге кабины, пилотов появился Кастор — он прошел туда вместе с русскими летчиками — и негромко объявил:
— Господин майор, пилот сообщает о плохой погоде и небольшом снегопаде.
Небольшой снегопад! Марселэн взглянул вниз, на проносившуюся под ним огромную невидимую равнину, по которой гуляла буря, на гонимые порывами шквала снежные хлопья, несущиеся белой пеленой Повсюду, куда ни взглянешь. Изредка мелькало что-то серое — возможно, земля. «Вот оно, крещение Русью», — думал он. Он всегда приходил в ужас, если чувствовал себя бесполезным. А сейчас было именно так. Они вре подчинялись ему — все пятнадцать. И они полностью зависели от этих четырех советских летчиков, из которых ни один не знал ни слова по-французски, летчиков, украдкой рассматривавших перед отлетом своих пассажиров. Вот уже триста километров русские вели, самолет то йа бреющем полете, то вслепую. Марселэн был немного похож на тех бравых кондукторов, что сидят в автобусах рядом с шоферами. Это было невыносимо, но, с другой стороны, — он должен был это, признать — ничего иного ему не оставалось.
— Я не хотел бы сеять панику, — вкрадчиво молвил Шардон, — но я убежден, что это кончится плохо.
— Заткнись! — цыкнул Вильмон.
Этот возглас так мало соответствовал его манере разговаривать с людьми, что Бенуа позабыл собственную тревогу и в удивлении уставился «а Вильмона.
Внизу по-прежнему ничего не было видно. Только снежные вихри да ощущение бесконечности….
Снова из кабины пилотов выглянул Кастор. Он. походил на неумолимого вестника из античной трагедии, несущего приговор судьбы.
— Господин майор…
— Ну вот, — вздохнул Бенуа, — опять хорошие новости!
Кастор сделал вид, что не слышит.»
— Пилот отказывается садиться на аэродром, он затребовал по радио запасную площадку.
В самолете происходило нечто странное. Французские летчики были объяты страхом. Все они — пилоты одноместных самолетов — привыкли подчиняться команде. Но одно дело — страстно желать сражаться, быть готовым протаранить врага, чувствовать себя способным выполнить самое дьявольское задание, одно дело— быть солдатом На своем посту, и совсем другое — пассажиром оказавшегося в опасности самолёта.
Пробраться из такой Далй, объехав полсвета, отбросить — это еще более сложно! — предрассудки и опасения, и все для того, чтобы глупейшим образом погибнуть в самолете, который даже не сам пилотируешь!
Бенуа прильнул к окну.
— Что-нибудь видишь? — спросил Мюллер.
— Ровно ничего.
Мюллер пожал плечами.
— Ну а как покажет себя командир?
— Очень интересно, — сказал Бенуа.
Марселэн- встал- Бывают обстоятельства, которые следует встречать стоя. Он посмотрел на своих летчиков. Они держались хорошо, полные решимости, если понадобится, пойти на все. «Хорошие ребята», — отметил он про себя. И, задумавшись над тем, что он мог бы для них сделать, он почувствовал горячее желание жить. И тут же он чуть не расхохотался: рядом с ним, несмотря на драматизм обстановки, сном праведника спал доктор!
— Полюбуйтесь на нашего доктора, он спит себе, и все тут!
Великолепный пример безмятежной веры!
Все разразились хохотом. Доктор приоткрыл один глаз и яростно уставился им на командира.
— Неправда. Он притворяется, этот доктор. А нз самом деле он труоит, как и все.
И все же в этой амальгаме ночи и снега кое-что происходило. Буасси давно не молился. Сестры его воспитывались в пансионе Святой Марии, дядя — рыцарь Мальтийского ордена, сам он, когда был в коллеже, молился каждый день — можно было быть уверенным, что во спасение его души уже прочтено столько молитв, что ему хватит. их на всю жизнь. Но когда он почувствовал, что самолет снижается, он сложил руки для молитвы. И из самой глубины его сердца вырвались древние слова: